После этого назвать выборы – выборами можно будет ровно с тем же основанием, как и некогда выборы Советов депутатов трудящихся – только тогда роль «фильтра» играл обком или райком КПСС. По сути, именно в прошлое нам сейчас и предлагают вернуться – выдавая его за «переходный период»

будущему. Почему – понятно: последние выборы показали, что власть может одержать победу лишь путем массовых фальсификаций. Остается одно: так «отфильтровать» претендентов, чтобы победить еще до голосования.

А зачем нам президент?

Пусть политики борются за парламентские мандаты, а не за должности в исполнительной власти

Разговор, начатый статьей Лилии Шевцовой, Игоря Клямкина и Михаила Краснова «В Конституции не должно быть места для вождя» (см. «Новую газету» от 11 января), представляется не только важным, но и требующим продолжения.

Важным потому, что авторы призывают именно к системным, а не к персональным изменениям российской власти (обычно

ограничиваются требованиями отставки Путина или Чурова, Фурсенко или Нургалиева). А требующим продолжения – потому что, говоря о политической реформе как отказе от сложившегося в России в последние годы самодержавия, авторы предлагают ограничиться «полушагом» вместо необходимого шага.

Требование политической реформы, – изменения принципов государственного устройства, – ранее почти не встречавшееся у российских политиков, сегодня стало традиционным. Об этом говорят Михаил Горбачев и Григорий Явлинский, Михаил Ходорковский и Михаил Касьянов, Владимир Рыжков и Геннадий Зюганов, Алексей Кудрин и Гарри Каспаров. И многие другие. Об этом же – и статья Шевцовой, Клямкина и Краснова. И лозунг «Долой самодержавие!» – предложенный автором

«Новой газете» в январе 2004 года и казавшийся тогда политическим чудачеством, – сегодня становится все более и более адекватным отражением общественных настроений. «Систему менять надо», как в знаменитом анекдоте конца 80-х. Вот только – как?

Сначала – немного истории.

Мысль о введении поста президента РСФСР возникла у сторонников Бориса Ельцина осенью 1990 года – как продолжение тактики освобождения от «диктата центра». В марте 1990 года был учрежден пост президента СССР, которым стал Михаил Горбачев, – в ответ родилась идея наделить Ельцина статусом, сравнимым с тем, что уже имелся в «конкурирующей фирме».

Соответствующее решение было принято 17 марта 1991 года на референдуме – «да» на вопрос о введении президентского поста ответили 70% пришедших избирателей. При этом – что очень важно – президентский пост создавался не как необходимый обществу государственный институт, а исключительно как способ объявления Ельцина единоличным главой государства. И именно на этот вопрос, по сути, отвечали как сторонники, так и противники Ельцина, не очень задумывавшиеся о различиях между парламентской (какой была РСФСР) и президентской республикой…

На первые два года республика оказалась полупрезидентской, поскольку российский парламент де-юре сохранил свои полномочия. Но де-факто возник второй центр власти, который начал перетягивать на себя полномочия и ресурсы и избавляться от мешающего ему парламентского контроля.

Дело здесь было не в личных качествах Ельцина – такое поведение свойственно любой исполнительной власти. Но в странах с сильной правовой системой и устоявшимися демократическими традициями президент не может стать самовластным и бесконтрольным. А в России, – с ее традициями единоначалия и уверенности в том, что начальник выше закона, – парламент автоматически оказался «второстепенной» ветвью власти. Попытки поставить исполнительную власть на положенное ей место привели к известным событиям осени 1993 года, после которых была принята Конституция, закрепившая в России президентскую республику.

На протяжении последующих лет необходимость президентского поста в России считалась само собой разумеющейся, а неприятие парламентской формы правления было характерно не только для власти, уверенно заявлявшей, что только «сильная президентская власть» годится для нашей страны, но и для большинства оппозиции.

Одни оппозиционеры опасались «левого реванша» и «красного правительства», другие – «смены правительства каждые 3–4 месяца, как в Италии», третьи сетовали на «безответственность парламента», которому никак нельзя поручить формировать правительство, четвертые пугали возвращением «всевластия Советов» и так далее. И потому призывы к парламентской республике вплоть до последних лет проходили по разряду политологических мечтаний, а претензии к власти были не системными, а персональными. Мол, стоит выбрать вместо «плохого» президента «хорошего», как власть начнет работать в интересах граждан, эффективно решая их проблемы…

Понимание того, что «не начнет», стало приходить лишь в последние годы. Когда стало ясно, что при любом президенте – Ельцине, Путине, Медведеве – власть одинаково глуха к нуждам граждан, потому что независима от них. Именно эта независимость и была главной задачей Конституции 1993 года – хотя и публично не декларируемой. Именно для этого реальные полномочия были переданы в руки президента и подчиненной ему «вертикали», а законодательная власть была сделана бессильной. И именно поэтому любые намеки на отказ от президентства вызывали в Кремле неизменную ярость и дежурные заверения в том, что этого не может быть потому, что не может быть никогда.

Между тем без этого отказа изменение ситуации в стране невозможно. Сохраняя «президентскую вертикаль», мы так и будем бороться лишь со следствиями, а не с причинами неэффективности российской власти. Следовательно, отказываться надо – но в пользу чего?

Верно констатируя наличие у общества сегодня «стихийного запроса на иной, чем самодержавие, государственный строй», Лилия Шевцова, Игорь Клямкин и Михаил Краснов тем не менее предлагают полупрезидентскую форму правления – с сохранением президентского поста. Переход же к парламентской республике они отрицают, полагая, что он, «как и 20 лет назад, несет в себе опасность дезорганизации всего государственного механизма». Потому что парламентская форма правления эффективна лишь в тех странах, где сложились сильные партии и где укоренились демократическая политическая культура и конституционное правосознание – чего в России нет. Вот когда партии вырастут и окрепнут – тогда можно об этом и подумать…

Согласиться с этой аргументацией – при всем огромном уважении к авторам – трудно. Потому что она напоминает известное «вот научитесь плавать – тогда мы вам в бассейн воду нальем».

Жалобы на отсутствие сильных партий – без которых невозможен переход к парламентской республике – мы слышим уже много лет. Но откуда они возьмутся в президентской республике «российского исполнения»?

Откуда у граждан появятся стимулы объединяться в сильные партии, если партии не могут влиять на ситуацию в стране? Как могут партии укрепиться, если они могут критиковать правительство, но не могут его сменить, даже выиграв парламентские выборы? Как возникнет «конституционное правосознание», если система принятия властных решений выстроена по самодержавным принципам?

Эта система не просто не способствует появлению сильных партий – напротив, она целенаправленно их ослабляет. В ней сильной может быть только одна партия – созданная самой властью ради самосохранения. Но и она при этом не оказывает никакого влияния на правительство, поскольку зависит от него, а не наоборот, и является лишь правительственным департаментом по оформлению законодательных предложений…