В племени его считали чудаком и он знал об этом, но ничуть не переживал. Лучшего охотника и кулачного бойца в селении не было. Женщины втайне завидовали Нискви. Его любовь к умершей жене и в особенности к ребенку, оказалась настолько сильна, что за все эти годы он так и не смог залечить свои душевные раны. Под внешней невозмутимостью скрывалась кровоточащая душа. Джоэ был способен и на чувствительность и на жестокость.
Ему дважды приходилось бывать проводником у белых людей. Он научился понимать язык белых. Когда была необходимость, сам иногда говорил на смеси английского и французского. Его речь была ломаной, но вполне понятной. Индеец наблюдал за бородатыми грубыми мужчинами, за их общением и искренне удивлялся обычаю белых пить виски, причем в неимоверных количествах. Выпив, они начинали неестественно громко говорить и смеяться, а потом чаще всего начиналась драка. В этих случаях он старался уйти, так как уже сталкивался с подобным: пьяные белые, заметив индейца, могли его убить. Он не был трусом, просто не любил рисковать зря. Видел он и индейцев, обезумевших от виски. Сам Джоэ избегал спиртного и покупал его лишь для наружного применения, который перенял у белых — растирал замерзшие конечности.
Доводилось ему видеть и белых женщин. Среди них встречались рано постаревшие забитые существа, покорно следующие за мужьями с обреченным выражением на бледных лицах. Были и раскрашенные, как цветы, громкоголосые, пьющие наравне с мужчинами. Но даже и таких женщин в этом суровом краю было мало. Женщина на санях не походила ни на тех, ни на других и это почему–то волновало мужчину.
Упряжка остановилась у дверей хижины. Джоэ легко подхватил закутанную женщину на руки, удивляясь ее маленькому весу. Толкнул ногой сколоченную из расколотых бревен дверь в сени и та легко распахнулась. Следующую, точно такую же дверь, он пнул посильнее и пригнувшись, вошел внутрь. За день из помещения тепло выдуло и сейчас внутри было лишь чуть теплее, чем снаружи. Индеец положил свою ношу на нары, устланные шкурами. Набил полную печь дровами, растопил ее и сразу же вышел. В трубе загудело. Ярко вспыхнувшее пламя осветило убогую внутренность избушки.
Она состояла из одной не большой комнаты с грубым столом из оструганных топором досок, скамейки у окна, пары грубых табуреток и двух широких нар–кроватей у стен. Большая юконская печка стояла на плоских камнях в углу, выложенным камнем до самой крыши, чтобы стены не загорелись от раскаленного железа. Пол был настлан из расколотых пополам бревен. Единственное маленькое окно с двойными стеклами пропускало в хижину немного света.
Джоэ распряг собак, загнал их в загон за хижиной и каждой дал большой кусок оленины. Собаки знали этот распорядок и нетерпеливо повизгивали, переступая лапами по снегу, в ожидании своей порции. Индеец знал, что закончив ужин они свернутся на снегу в клубок и заснут. Накормив животных, он вернулся в хижину. Когда там стало теплее, мужчина снял куртку и повесил ее вместе с шапкой на вбитый в стену гвоздь. Приподнял край шкуры и взглянул на женщину. В темноте ее лицо казалось пепельно–серым. Она дышала тяжело и прерывисто.
В избушке стало жарко, хотя от пола тянуло ледяным холодом. Джоэ подошел к нарам и развернул шкуру. Тоненькое девичье тело в корсете, панталонах и чулках ошеломило его. Только теперь он разглядел, что перед ним совсем молоденькая женщина, почти девочка. Ей было не более двадцати лет.
Женщины его племени в таком возрасте выглядели более массивными и весили значительно больше. Он окинул взглядом беспомощное тело еще раз. Тоненькая серебряная цепочка с крестиком на мгновение привлекла его внимание. Джоэ дотронулся пальцем до изображения чужого Бога и решительно перерезал завязки корсета. Стащил его. Отбросил на свободный топчан, за ним последовали чулки и панталоны.
Наблюдения за природой и большой жизненный опыт сделали Джоэ хорошим лекарем. Он растер ее тело сначала виски, потом вытащил из висевшей на стене сумки маленький горшочек с мазью и натер женщину медвежьим жиром с травами. Эту мазь он сделал сам, она разогревала тело и обеззараживала раны. Женщина болталась в его сильных руках, как тряпичная кукла.
Джоэ продолжал энергично растирать Анну, потом с интересом взглянул на это нежное, белое тело с острыми упругими грудями и с большим трудом подавил поднявшееся откуда–то изнутри желание обладать этим телом. Но он справился с собой, вытащил из вороха шкур шерстяную фуфайку, обменянную им в форте на две волчьи шкуры и одел молоденькую женщину. Уложил на топчан и старательно укрыв шкурами, принялся разглядывать ее лицо при неровном свете огня: темные круги под глазами, заостренные скулы, горевшие нездоровым румянцем щеки. И все равно она была красива.
Отливавшая золотом длинная светлая коса свешивалась до самого пола и индеец поднял ее. Какое–то время Джоэ разглядывал мокрые волосы, они оказались такими мягкими на ощупь. Потом положил косу на изголовье и отошел. Принес еще дров из сеней, с котелком спустился за водой к незамерзающему роднику. Прямо на углях пожарил себе на ужин большой кусок оленины и с аппетитом поел. Из кожаного мешка на стене достал горсть сухих трав и когда вода вскипела, заварил их в котелке.
Женщина под шкурами застонала и забилась на топчане, что–то крича на незнакомом индейцу языке. Джоэ прислушался: в поселках белых, где он бывал, так не говорили. Индеец подошел к топчану и наклонился: глаза женщины были широко открыты, но ничего не видели, так как она находилась в бреду. Вдруг Анна резко вскочила и села на постели. Затем вцепилась в рукав рубашки Джоэ и начала яростно трясти, что–то крича.
Индеец присел на край топчана и попытался оторвать ее руки от себя, но женщина неожиданно обмякла и ткнулась горячим и потным лбом прямо ему в шею. Он вздрогнул, а потом осторожно положил ее на шкуры, укутал и отошел к печке. В железную кружку налил травяного отвара и снова вернулся к Анне. Приподнял так, что голова ее оказалась лежащей на его плече и не спеша, влил несколько капель жидкости в полуоткрытые губы. Она послушно проглотила.
Так он выпоил ей полкружки. Выбившиеся из прически пряди волос касались его лица и шеи, щекоча кожу и от этого у Джоэ почему–то стало тепло на сердце. Индеец снова уложил женщину на нары, укрыл шкурами. Взглянул на сброшенную сырую одежду и вышел на улицу.
Рядом с хижиной стояла тоненькая березка. Джоэ срубил ее, очистил от веток и внес внутрь. Приладил шест под потолком и начал развешивать мокрую одежду женщины, внимательно разглядывая ее. Среди вещей оказался небольшой тюк запасной одежды и кожаная сумка с длинным ремнем. Анна не сумела их сбросить с себя, когда барахталась в воде.
Джоэ развязал тюк и развесил одежду на шесте. Заглянув внутрь сумки, он начал вытаскивать на стол находившиеся там предметы: большой гребень из березы, два больших куска мыла, пригоршню каких–то странных деревянных рогулек (это были шпильки для волос, но индеец этого не знал), красная тряпичная подушечка со множеством иголок, пять кружевных платочков, щипцы для колки сахара, несколько катушек ниток, металлический наперсток, дамские перчатки и маленький ножичек, уместившийся в ладони индейца. Сумка была плотно завязана и воды в нее почти не попало.
Джоэ разложил все на столе просушиваться, запер обе двери на засовы. Взял с нар, где лежала больная, пару оленьих шкур. Завернулся в них и улегшись на другом топчане, быстро заснул. Но его чуткий сон вскоре был нарушен криком метавшейся в бреду женщины.
Индеец встал, подкинул на тлевшие угли поленьев и снова напоил больную отваром. Из–за высокой температуры она сбрасывала шкуры, укрывавшие ее, вновь и вновь. А он, присев рядом, снова и снова терпеливо укутывал. В конце концов индейцу это надоело. Он прилег рядом с Анной, накинул себе на спину оленью шкуру и прижал женщину к топчану рукой. Она вскоре затихла. Джоэ выпростал другую руку и протянул по изголовью, чтобы было удобнее лежать.
Женское тело вдруг повернулось и ее голова перекатилась прямо ему на руку. Ее рука оказалась лежащей на его груди, а прерывистое дыхание ударялось прямо в грудь через расстегнутый ворот рубашки. Джоэ замер, затем осторожно обнял ее и прислушиваясь к дыханию женщины, вскоре уснул. Несколько раз он просыпался от ее бредового крика, прижимал к себе и Анна снова успокаивалась.
