— Помоги мне, пожалуйста, стащить с него шинель и оттащить на диван.

Кое–как мы справились с бесчувственным Костей. Сопротивления он не оказывал, только мычал что–то нечленораздельное и длинное. Мне показалось, что он пел. Я поделилась с Оксаной своей догадкой. Полетаева вспыхнула:

— Мы мучимся, а он еще и поет! Вот гад!

Я отправилась домой, думая, что мне еще и со своим супругом надо разобраться. Оксанку звать на помощь не хотелось. Она довольно слабая физически. Открыла дверь и остолбенела…

Сергея на тумбочке не было. Вместо него стоял сапог, а на нем висел галстук. Я опешила. Возле тумбочки лежала смятая шапка, на ней стоял второй сапог, а на нем, очень аккуратно свернутый, покоился шарф. Далее по коридору в порядке раздевания лежали: шинель, носок, рубашка, потом почему–то китель. Из спальни торчали голые пятки.

Мой супруг спал, до половины забравшись на кровать. В общем, верхняя часть туловища на кровати, а нижняя на полу. Брюки были спущены до колен, а на подушке лежала рука с зажатым вторым носком. С великим трудом я втащила тело Сергея на кровать и забрала вонючий носок из руки. Он даже не мычал, как Костя. В общем, труп! Утром ни тот ни другой ничего не помнили. Как пришли домой, что дальше происходило — ничего! Мы с Оксанкой до сих пор прикалываемся над ними и просим изобразить «походку пьяных капитанов». В трезвом виде у них ничего не выходит».

Подруги долго хохотали над мужьями. Затем разговор снова вернулся к ним самим. Сидели до полуночи, рассказывая друг другу о детях. Снова и снова возвращаясь к ушедшей юности…