Как была поставлена задача, так она была и выполнена. Мы вышли за бруствер пехотных окопов, нашли какую-то яму и залегли в нее на всю ночь. А как только стемнело, началось огненное шоу. Наша пехота лупила в темную чеченскую ночь без перерыва. Со стороны чеченов тоже лупили основательно. И куда мне было идти с бойцами, которые в страхе вжимались в грязь, боясь поднять головы. Потом уже я немного освоился и достал бинокль, который тоже добыл «непорядочным» способом. Бинокль валялся на броне медицинской МТ-ЛБ и явно никому нужен не был. То ли офицер какой оставил, то ли солдатик какой неразумный. Недолго мучаясь угрызениями совести, я вспомнил народную военную поговорку, что в армии нет слова «потерял». В результате у меня появился нигде не учтенный бинокль. Я тогда, валяясь в грязной яме, попытался засечь огневые точки боевиков. Что-то черкал в своем блокноте в быстро затухавшем свете взлетающих ракет, иногда перекатывался. Странное дело: глядя на меня, бойцы успокоились, перестали вжиматься в землю, подползли к краю и начали высовываться.
Обматерив наиболее ретивых, возжелавших выставить свою маковку под пули, без разницы чьи, я нарезал каждой паре сектора наблюдения и приказал наблюдать во все стороны. Под утро мы поползли обратно и минут десять, лежа под ураганным огнем своих «мабутеев», пытались криками объяснить, что мы свои. Из окопов на нас орали матом и посылали куда подальше, требовали назвать пароль. Дался он им, этот пароль. Тогда в нашей группировке ввели цифровой пароль, и я думал, что ушлые пехотинцы крикнут какую-нибудь цифру, я крикну другую, сумма сойдется с паролем, «махра» успокоится и пропустит нас. Мы же ведь вчера, только наступила ночь, выпрыгнули из наспех оборудованных окопов и уползли, вроде должны помнить, ан нет! Не помнят и идиотски орут «Паро-о-оль!», не называя при этом ни одной цифры. Пришлось поднять руки и, бросив автомат своим, переться в полный рост, рискуя получить пулю в спину. Хотя, блин, при таком раскладе может и прилететь в грудь от своих доблестных войск.
Доблестные мотострелки, толкаясь и матерясь, стали мне тыкать в морду стволы и безумно орать. Какого-то проблеска здравого смысла я так и не уловил. Прибежал высокий небритый то ли офицер, то ли прапорщик, дыхнул хмельным перегаром, что-то пробормотал, типа «свои», и ушел… Потом, когда мы уже второй раз поперлись за этот же самый бруствер в ту же самую ночь, уточнять огневые точки, которые я все-таки срисовал на карту и по которым не было нанесено ни одного удара, я втолковывал командиру взвода, на чьем участке мы вышли, что да как. Парнишка, хоть и оказался из «пиджаков», понял все и встретил нас на обратном пути лично.
Да много чего было, только не было бани, не было нормального обмундирования, нормального питания и нормального начальства.
А теперь мы на Ханкале, со всех сторон слышна стрельба, рядышком развертывается какая-то часть, ревет техника, орут люди, а мне все по барабану, делать ничего неохота. Даже уже и думать лень.
Началось: какой-то борзый военный ввалился в палатку и начал орать на моих бойцов, в том числе и на меня. Наорался, успокоился и обрадовал меня новостью. Сейчас в моей палатке разместится еще с десяток офицеров. Ну ладно, мне не жалко, но орать-то зачем?
Ввалились какие-то офицеры и тоже начали орать, строить и командовать, сгонять моих бойцов с лежанок. Потом подвалили еще какие-то «деловые», в палатке стало накурено, шумно и еще более грязно. Моих бойцов стали строить все кому не лень, ставить какие-то задачи: принести еще дров, найти кого-то, кого-то вызвать, освободить место. Во мне начала закипать обоснованная злость.
– Группа, подъем, б…ть, строиться! – заорал я во всю глотку.
Шум в палатке притих, вновь прибывшие незваные гости вылупились на меня и попытались что-то вякнуть, типа не пошел бы я со своими бойцами на улицу и там строился. Я проигнорировал все сторонние советы и поставил задачу на свертывание палатки. Бойцы мои злорадно осклабились. Хрен с ним, что снова придется работать, главное – показать, кто тут хозяин. В несколько минут разобрали жутко задымившую печку, выволокли ее наружу и начали вытаскивать колья. Толпа внутри начала жутко материться и выползать наружу.
– Ты, что делаешь лейтенант? – ко мне подскочил моложавый подполковник в десантном бушлате и солдатской шапке.
– Что надо, то и делаю, – сквозь зубы отвечал я подполковнику.
– Как вы разговариваете, товарищ лейтенант, кто у вас командир подразделения, выньте руки из карманов! – заорал на меня подпол.
– Я командир подразделения, имущество мое, не орите…
Подпол схватил меня за воротник бушлата и подтянул к себе, злобно дыша и чуть ли не плюясь в лицо от злости.
– Т-т-ты-ы-ы, лейтенантишка-а-а!.. – взвыл он.
Ну, что же, товарищ подполковник, на голос меня можно было взять пару недель назад, а сейчас уже нет, отдавать свой дом кому-либо я не собираюсь. Противодействие адекватно действию. Я вытащил руки из карманов и неожиданно для подполковника схватил его за воротник, тоже притянул к себе и молча со всей дури врезал ему лбом в нос.
Незнакомый начальник мотнул головой, шапка его слетела куда-то в грязь, меня тут же окружили мои бойцы с кольями от палатки в руках, некоторые стали переводить автоматы из-за спины на грудь. Инцидент, кроме меня и моих подчиненных, не видел никто. Возмущающиеся «гости» вылезали из палатки с другой стороны. Подполковник вытер рукавом бушлата кровь и, злобно прошипев, что мне трындец, куда-то умчался. Черт, все-таки придется смываться, нажил я себе еще одну проблему. Через сорок минут мы переставили палатку поближе к штабным кунгам, разместившимся неподалеку, и снова попытались обустроиться.
Да, однако, размечтался. Только затопили корявую буржуйку, в палатку снова завалился какой-то представительный мужичонка. Этот, однако, был бывалый, на голос не брал, поинтересовался, кто здесь обосновался, сколько нас и какую задачу выполняем. Я доложил. Незнакомый офицер предложил мне компромисс: здесь, в половине палатки, он размещает отдел какого-то штаба, помогает нам провести свет от движка, тарахтевшего неподалеку, обещает нам помочь достать еще одну печку и дрова. Мы же помогаем в обустройстве и несем охрану. Я долго и не думал. Какое-никакое прикрытие от нежданных и непрошенных сожителей весьма кстати. Пока мое начальство не объявилось в этой кутерьме, пусть будет хотя бы такое, да и наверняка чем-нибудь удастся поживиться – как обычно, за чужой счет. Уже глубокой ночью мы обустроили отцов-командиров, притащили грубо сколоченные столы под карты, протянули от движка провода. Зажглись две тусклые лампочки, появились связисты с мотками кабеля и радиостанциями. Меня это уже не волновало, мы отгородили себе угол куском брезента, печка уютно потрескивала и тихонько дымила. На ней грелся большой чугунный чайник, презентованный откуда-то из штабных машин, иногда за брезент заглядывал кто-то из соседей, просил чайку или что-то спрашивал, я в полудреме отвечал и был рад сложившейся обстановке. Выставил одного бойца на вход, проинструктировал по порядку смен; кого запускать, кого нет – это уже не мои проблемы, пусть штабные сами разбираются.
Сон меня сморил, и я, ощущая приближение болезни под названием «педикулез» или форма-двадцать, лениво почесался и заснул.
Снов мне никаких не снилось, зато почему-то стало казаться, что палатка рушится прямо на меня. Кто-то рядом заорал, и тут же неизвестному ответил многоголосый рев. Я открыл глаза и понял, что палатка действительно рушится и сминается, погребая под брезентовыми сводами орущих людей. Слава богу, я спал в обуви, как и все мои бойцы.
– Группа-а-а, наружу все бегом! – успел рявкнуть я и, прижав к груди автомат, вынырнул на воздух.
Выскочить успели все за какие-то доли секунд. Оказалось, на палатку наехал огромный КамАЗ-длинномер и пытался отъехать или сдать обратно. Под палаткой барахтались люди и дико орали. Мне было плевать, что там и кто: возле входа с другой стороны должен был стоять мой боец-матрос, и я рванул туда. Мой человек был жив. Боец, закинув автомат за спину, вытаскивал из-под полога какого-то офицера. КамАЗ фырчал и крутил колесами под многоголосый ор и вопль.
