И надо же, она все-таки прозевала антиквара! Он приехал, нашел записку и позвонил.

Ничего себе, ранняя же пташка этот мсье Маршан. Часы на церковной колокольне едва пробили девять, что означало семь. С другой стороны, кто рано встает, тому бог дает.

– Бегу! – завопила Алена. – Как я вас пропустила – ума не приложу. Буду через минуту, я сейчас около лавуара.

– Лавуар от вашего дома не меньше чем в пяти минутах, – отозвался брокант. – Но ничего, время есть, я подожду.

Ого, откуда этот господин так хорошо ориентируется в Муляне?

Алена стрелой пролетела по дороге, ведущей от лавуара, красивого здания общественной прачечной, построенного примерно в XVIII веке (источник, снабжавший «ванну» водой, бил до сих пор, хотя, понятное дело, теперь лавуаром пользовались только многочисленные мулянские лягушки), поднялась на горку и повернула было к дому, как что-то внезапно заставило ее замедлить шаг.

Какие-то, что ли, тряпки валялись под забором.

Алена обернулась – да так и ахнула, когда поняла, что это никакие не тряпки, а пожилая дама, о которой она недавно вспоминала, лежит под собственным забором! Старушка была в халате, наброшенном поверх длинной ночной рубашки. В пальцах у нее что-то желтело. Ветерок гнал прочь конверт – кажется, тот самый, который недавно придавила камушком заботливая Алена Дмитриева.

Желтоватый, словно выгоревший от времени листок, очевидно, лежал в конверте. Неужели у бедной дамы случился обморок после того, как она прочла то, что там написано? Да ну, ерунда. Наверное, что-то с давлением, с сердцем или еще с чем-нибудь, что настигает человека в таком возрасте.

Алена подбежала, опустилась на корточки, осторожно перевернула пожилую мадам – и поразилась, какая же она легонькая. Надо же, совсем как птичка. Иссохла, бедная, от долгой жизни.

Цепочка с каким-то украшением, похожим на крестик непривычной формы, скользнула в вырез ночной рубашки.

– Мадам, – осторожно позвала Алена. – Мадам, очнитесь, пожалуйста!

Она легонько похлопала по высохшим бледным щекам, размышляя, не позвонить ли в «Скорую», но пожилая дама вдруг открыла глаза, неожиданно яркие на ее бледном лице.

Она бессознательно пошарила по тонкой морщинистой шее, пытаясь поправить сдавившую ее цепочку, но не смогла. Алена помогла ей и обнаружила, что на цепочке висит не крестик, а ключ, витой и затейливый, чем-то напоминающий ключ от чердака Детур. Только его украшали буквы X-Z, а может, это было X-2.

Мадам отстранила ее руку и невнятно выговорила:

– Тебя послал Рицци?

– Нет, что вы, – улыбнулась Алена, радуясь, что симпатичная старушка так быстро очнулась, – я не знаю никакого Рицци! Просто проходила вон там, по боковой дороге, и заметила, что вы лежите.

– Не ври, – выдохнула мадам, – я видела в окно, как ты положила письмо на ограду и придавила камнем. Кто тебе его дал?

– Я не имею никакого касательства к этому письму, – сказала Алена с ноткой нетерпения. В самом деле, ей пора спешить к антиквару, а не оправдываться в том, чего она не совершала. – Шла мимо, увидела, что конверт вот-вот слетит с ограды, вот и придавила его понадежней. Мадам, вы можете встать? Отвести вас в дом? Или позвонить врачу?

Можно было подумать, что ее слова унес шаловливый утренний ветер, потому что пожилая дама словно не расслышала ничего – сунула Алене желтоватый листок и пробормотала:

– Верни это тому, кто тебя послал, и скажи, что у меня ничего нет и не было, а тот серый конь руэн давно сгорел во Френе!

– Мон дье! – воскликнула Алена, вспомнив школу верховой езды во Френе и ужаснувшись этой вести. Наверное, там не один этот конь сгорел, но и другие лошади… – Какой кошмар! Бедные животные!

Некий проблеск сознания появился в глазах дамы. Она взглянула на Алену более осмысленно и проговорила уже не таким безжизненным голосом, как раньше:

– Прошу прощения, мадам, я, кажется, наговорила какой-то ерунды. Приняла вас за другую. У меня случаются приступы сомнамбулизма, и тогда я несу чепуху, брежу. Иногда мерещится прошлое, видятся старые знакомые… В мои годы что только не примерещится!

Алена растерянно кивнула, и тут шум мотора заставил ее повернуть голову. Рядом остановилась зеленая приземистая машина, немного похожая на лягушку. Распахнулась дверца, и на дорогу выскочил мужчина лет сорока. Это был типичный бургундец – широкоплечий, крепкий, загорелый, с лобастой головой и курчавыми, темными с проседью волосами. На подбородке рдело небольшое родимое пятно, впрочем, не слишком заметное благодаря загару. У незнакомца были мускулистые длинные руки с широкими ладонями. Кого-то он ей очень напоминал, только Алена не могла понять кого.

Незнакомец бросился к даме.

– Бабуля, что с вами? Снова ходили во сне? Или сердце? А где Эппл? Почему вы здесь и в таком виде?

«Хм, – подумала Алена, – высокие у них здесь отношения, однако! Быть на “вы” с собственной бабушкой! А кто такая Эппл, интересно? Собачка? Или служанка?»

– Эппл вчера уехала в комиссию по делам мигрантов, но к вечеру вернется, – проговорила старая дама, и Алена поняла, что речь все-таки о прислуге. – Я вышла подышать воздухом, но вдруг мне стало дурно, голова закружилась, и я упала. Эта любезная дама пришла на помощь. Благодарю вас, мадам! И ты поблагодари, Жак.

Жак сдержанно кивнул, а пожилая дама с неожиданной силой стиснула руку Алены, и та невольно скомкала загадочный листок, который они только что так бурно обсуждали.

– Это что? – насторожился Жак, увидев бумажку.

Сухонькие пальчики, сжимавшие руку Алены, дрогнули с таким откровенным испугом, что к нашей героине, словно переданное электрическим импульсом, пришло понимание: листок не стоит показывать типичному бургундцу. Еще это совершенно недвусмысленно свидетельствовало, что пожилая мадам вовсе не бредила, когда требовала вернуть письмо неведомому Рицци и утверждала, что какой-то серый конь сгорел. Здесь крылась тайна, и явно очень важная, не зря же мадам рухнула в обморок, прочитав письмо!

– Это мое, – сказала Алена спокойно. Сунула скомканную бумажку в карман шортов и достала одноразовый платочек. – Я хотела вытереть мадам лицо, но нечаянно вытащила эту бумажку.

– А вы, мадам, – начал Жак с какой-то странной, скорее даже обличительной, чем подозрительной интонацией, – вы русская! И, кажется, знакомая Детур? Я не люблю русских!

Да что ты говоришь? Кто бы мог подумать!

– Почему, позвольте спросить? – усмехнулась Алена.

– Моего деда убил русский. Во Френе! – злобно выкрикнул Жак. – В сорок третьем году туда пришел отряд этих разбойников маки́[15], и среди них был какой-то русский. Они убили моего деда. Досталось от них и другим коллаборационистам.

Алена не без труда подавила коварную усмешку. Коллаборационисты, ах, как красиво звучит! Это в переводе значит «сотрудники». Сотрудники оккупантов, фашистов, врагов! Предатели, ребята, предатели ваши коллаборационисты – вот самое точное для них определение. Таких сотрудников во Франции было хоть пруд пруди, и среди них попадались весьма именитые персонажи, взять хоть Жоржа Сименона, рукописи которого оккупационная цензура вполне одобряла. Коллаборационистами были и звезда кино Коринна Люшер, и ее отец, знаменитый журналист Жан Люшер по прозвищу Король Прессы, и сама Коко Шанель – да-да, представьте себе!

Само собой, плохо пришлось бы всем этим сотрудникам после победы над фашистами, но, на их счастье, мудрый де Голль[16] объявил политику национального примирения. Иначе ему пришлось бы поставить к стенке чуть ли не каждого третьего соотечественника за это самое сотрудничество. Не зря французы до сих пор говорят: «Де Голль спас нашу честь!»

В Муляне сохранились две мемориальные доски – там, где были расстреляны молодые резистанты, жители этого села. Их просто швырнули к каменным стенам, увитым виноградом и плющом, и убили. Очень может быть, что их выдал фашистам Жаков дедуля-коллаборационист…