Бытие превосходит противоположность формы и материала. В то время как их единство как их связанность друг с другом наличию для нас во всяком мыслимом как существовании, путь трансцендирования проходит вначале через радикальное раздвоение на чистую форму и чистый материал — не достигая ни той, ни другого, — чтобы затем мыслить трансценденцию уже не просто как взаимосвязанность обоих, но как их тождество в невозможности мышления (geht der Weg des Transzendierens zunächst über die radikale Spaltung zur reinen Form und zum reinen Material — beide nicht erreichend, um dann die Transzendenz nicht mehr als bloße Zusammengehörigkeit, sondern als Identität beider im Nichtdenkenkönnen zu denken).
Если двусмысленность экзистенциального отголоска отменяют, если материя становится дурным, а форма — хорошим, то трансцендирование в этом раздвоении ищет, правда, абсолютизируя его отдельные стороны, не-сущего и сверх-сущего, падения в ничто и восхождения к подлинному бытию. Материя становится не имеющим в себе сущности ничто, формы, как чистые формы, наполняют занебесные области; существование представляется как многосложное построение из смешения материи и форм. Но эта однозначность куплена ценой деградации материи, которую лишают ее глубины и возможности. Мир и жизнь делаются более гармоничными и прозрачными, чем были в прежней двусмысленности, но при этом также бледнеют и теряют героические черты. Это знание, упраздняющее риск, становится философией успокоения, указывающей единый истинный путь для всех — путь ввысь, к формам.
Если, однако, форму и материал удерживают мыслью таким образом, что остается возможность как отрицательной, так и положительной оценки обоих, что оба указывают и путь, и ложный путь, то трансцендирование ищет по ту сторону обоих этих путей того немыслимого тождества трансценденции, в котором становится единым то, что было раздвоено и что остается еще раздвоенным в своей взаимной связанности, — так что то, что есть собственно форма, само становится материей, а то, что есть собственно материя, становится формой, форма и материал суть одно и то же.
4. Возможность, действительность, необходимость, случайность
— В мире мыслимое, как возможное, отличается от воспринимаемого, как действительного. Эмпирическая действительность, как познанная действительность, становится возможностью, как лишь воспринятая она еще не постигнута в качестве возможной, но также неопределенна. Всякое бытие, как определенное бытие, требует поставить вопрос о его возможности. Возможность и действительность соотносятся друг с другом.
Категория возможности в отличении от невозможного имеет три модификации. Возможное есть либо логически возможное, в противоположность невозможному, ибо противоречащему себе. Либо оно есть реально возможное, согласно категориям предметной действительности, в противоположность невозможному, ибо не становящемуся предметным в категориях действительности. Либо же оно есть реально возможное, в том смысле, что для него есть силы и условия, в противоположность тому, что невозможно в силу несуществования подобных сил и условий. Что действительно, то и возможно, но не все возможное также действительно.
В то время как категория имеет имманентный смысл только в отношении к своему определенному бытийному содержанию, я трансцендирую с помощью этой категории, если отношу ее к целому (das Ganze) или к целокупности бытия (das Ali des Seins), что в случае категории возможности совершается следующим образом:
а) Я задаю вопрос о возможности бытия в смысле, который был найден Кантом, как возможен опыт о предметном вообще? Как возможно систематическое единство этого опыта? Как возможна автономная деятельность? Как возможно восприятие прекрасного? Как возможны живые существа? Это трансцендирующие вопросы, поскольку они желают постичь неизвестное определенное бытие из другого бытия, но хотели бы на границе существования постичь само это существование из принципов, которые не принадлежат к составу существования как предметы познания. Трансцендентальная возможность в каждом из этих вопросов не есть логическая возможность, как не есть и та или другая из реальных возможностей. Она как возможность уже не есть более категория возможности. Скорее, в категории возможности мы, трансцендируя, мыслим взаимосвязь в целокупности существования по аналогии с чем-то предметным в мире. Эта мысль не схватывает в возможности какого бы то ни было абсолютного бытия, но выясняет некоторый момент нашего существования вообще, а тем самым — каждый раз специфическим образом — просветляет феноменальный характер существования (die Erscheinungshaftigkeit des Daseins). Каждый вопрос о возможности наталкивается поэтому в том ответе, какой он получает у Канта, на сверхчувственное, как вещь в себе, как объективность идеи-, как интеллигибельный характер, как сверхчувственный субстрат человечности, как единство истока механической и телеологической закономерности в существовании жизни. Но в трансцендировании Канта, останавливающемся на границе, не схватывается само сверхчувственное, но через посредство трансцендирования в мыслях о возможности проясняется, — одновременно со способом нашего существования, — феноменальный характер существования, как выражение достоверности подлинного бытия.
В этом трансцендировании заложен логический круг, поскольку я желаю с помощью категории (возможности) мыслить условие всех категорий. Я должен сделать так, чтобы возможность перестала быть определенной категорией, — а тогда прекратится мое определенное мышление. Или я должен снова сделать возможность определенной категорией, — тогда я уже не трансцендирую на границе всякого существования, а вновь пребываю в существовании.
б) Вопрос о возможности бытия может быть, во-вторых, поставлен трансцендентно о самом бытии: Как возможно бытие? Но бытие, как абсолютное бытие, не может иметь чего бы то ни было вне себя. Поэтому оно не может допустить, чтобы ему предшествовала некая возможность. Но с этого рода мыслимостью я не только раздваиваю его, но с нею я также оказываюсь вновь в существовании, и бытие я утратил. Или же я, трансцендируя, улавливаю возможное и действительное в бытии как тождественные; ибо абсолютное бытие не может оставить в разделении то, что нам приходится разделять в мире, когда мы мыслим: что возможно в абсолютном бытии, то также в себе действительно. То обстоятельство, что то, что действительно, также и возможно, — это «также и», — не составляет для нас трудности в области мыслимого, — но чтобы то, что возможно, всегда было также и действительным, — это для нас в существовании исключено. Если поэтому мы хотим трансцендируя осуществить эту мысль, то мы не можем остановиться на «также и», — не можем думать, к примеру, что все возможное имеет также место для себя где-нибудь в бесконечном пространстве, что все возможное, поскольку-де в его распоряжении есть бесконечное пространство, должно быть где-то действительным. Тем самым мы сохраняем раздвоение, говорим о единственном, пусть даже и накапливаемом без конца, бытии, и вовсе не достигли трансценденции, но фактически остаемся в существовании. В трансценденцию мы вступаем лишь с неосуществимой мыслью о тождестве возможности и действительности, связывающем противоположности так, что раздвоение их совершенно исключено. В невозможности мышления этого тождества я мыслю бытие как исток, в котором возможное и действительное не могут быть отделены друг от друга, но одно есть другое. Возможность и действительность не суть уже тогда более то, чем они являются как категории в существовании, но суть символы, через тождество которых просвечивает бытие. Если подобное трансцендирование присуще как опыт в настоящем, тогда не имеет более силы рефлексия о выборе между несколькими возможными видами бытия, как возможными мирами. Тогда уже неверно, что возможно было бы также и иное. Ибо бытие есть действительность, которая не может быть превращена обратно в возможность для нашего познания, как возможно это для эмпирической действительности.
