Религия, которая с точки зрения философии выглядит как некое иное, которое философия не осуществляет и которого по-настоящему не понимает, существует лишь там, где молитва, культ и откровение учреждают общность и становятся источником авторитета, богословия и послушания.

2. Философия в самоотличении от религии.

- Если человек философствует, то он не является некой исключительной возможностью философствования, как единственно истинного бытия, но взирает на религиозное содержание, как на насущно присутствующую для веры в него трансценденцию. В философствовании невозможно истока, подобного тому, от которого исходит религия: оно должно, сознавая этот свой недостаток, остаться при вопрошании. Поэтому возможность религии не дает покоя философствованию. Если взгляд обращается на целое религии, то присущая ей форма авторитета уже не есть более нечто насильственное. Она манит, она, кажется, раскрывает объятия, чтобы принять нас в достоверную, благодаря объективным гарантиям, трансценденцию. Всякий настоящий человек, достигший ясности в своем ориентировании в мире и в своем самосознании, должен сделать выбор. Он может уклониться от этого выбора, лишь прибегнув к сокрытию истины в неясном компромиссе, или же он может воспринять свое историческое основание в сообщенной ему с детства религии и сохранить его во вспоминающей себя философии, утверждать покинутое им как свой путь и как истину для других. Если же он откажется таким образом от сокрытия истин, то он уже не имеет права называть религией всякую веру, всякий героизм, не вправе называть религией и философствование. Он должен, философствуя, оставаться снаружи, и все же в отличие от теплохладных нерешительных его еще можно было бы в отрицательном смысле называть религиозным человеком: он - человек, который говорит «нет», потому что хотел бы сказать «да», и в этой возможности он религиозен. Философствование характеризуется поэтому как ответ религии (Philosophieren charakterisiert sich daher als Gegenwurf zur Religion).

а) Философская независимость признает объективность в эмпирическом и убедительном знании как всеобщезначимую объективность, а в форме исторического самопросветления возможной экзистенции - как истину, которая была бы потеряна, если бы сделалась всеобщезначимой.

Объективность откровения закрепляется в религии, как исторически уникальный факт, и становится чем-то конечно-постижимым, она не имеет уже символического характера как артикуляция исторического трансцендирования, но застывает в непосредственное слово Божие. Напротив, независимость экзистенции видит во всякой исторической объективности только возможный язык трансценденции, понимание которого как усвоение составляет ее задачу, и эту задачу она исполняет или отвергает на собственный страх и риск.

В то время как для религиозной веры послушание есть нечто само собою разумеющееся, даже послушание перед лицом того абсурдного утверждения, что некоторый конечный исторический факт должен быть условием блаженства для всех людей, для независимости вопрошание есть никогда не прекращающееся право. Если религиозная вера действительно признает откровенное Слово Божие основанием обязательства для себя, то она оказывается в конфликте с существованием, которое преднаходит и в котором соучаствует; Нагорная проповедь должна быть обязательным требованием, однако следование этому требованию поведет к гибели всех. Вызывающая невольное уважение последовательность в следовании заповедям веры зримо явлена нам в мучениках и святых как то, что не может быть в этом мире, разве что как его конец. Поэтому богословие превращается в труд по сочинению компромиссов, перетолкований, вывертов, чтобы прикрыть конфликт между признанными, данными в откровении требованиями и собственным поведением, даже и не приближающимся к этим требованиям, и чтобы сделать возможным существование, как длительность и мир. Независимое же философствование взывает к честности, чтобы или решительно последовать, или решительно не последовать заповеди;

б) Возможная экзистенция независимости не мыслит себе никакого трансцендентного осуществления, разве что в форме имманентного осуществления. Специфические действия культа и молитвы, остающиеся в имманентном понимании лишенными смысла, необходимо должны быть чужды ей. Ее собственная безусловность является лишь как смысл действительного существования в мире, даже если она и не может быть в достаточной мере обоснована этим смыслом. Она живет перед лицом такой трансценденции, которая, если на мгновение становится предметной, не имеет все же специфически присущей ей, обособленной (abgesonderte) предметности. Она не верит той любви к Богу, которая не выражается как любовь к отдельному человеку, не верит в погруженность в потусторонний мир, которая не находит себе исполнения как оформление (Gestaltung) своего собственного мира;

в) Поскольку философия не существует в виде имеющей силу объективности, но осуществляется только в индивиде, как его мыслящая жизнь, то, чему философия дает объективное выражение, есть для слышащих только язык другого; понимание этого языка приведет их к себе самим. Никакая философия не может быть передана другому в тождественном виде (Keine Philosophie ist identisch übertragbar), и однако каждая философия должна стремиться сообщить себя (zur Mitteilung drängen), ибо философия есть средство коммуникации между экзистирующими, составляющими подлинное бытие философствования. Имя философов носят самые самобытные среди независимых экзистенций, которым в то же время удалось самое решительное выражение в мысли. Но каждый философствующий неотменимо есть именно он сам, и не может просто выбрать себе философию другого. Он усваивает, преобразует в собственное свое бытие, пробуждается и просветляется словом того, кто говорит с ним в философском сочинении, но он всегда вопрошает и всегда проверяет.

Если философия обретает объективную форму, будь то как наука, будь то как авторитет веры, если образуются философские школы и культ основателя школы, то она уже выходит на путь, ведущий к религии; но это эрзац-образованность, под действием которой философия и религия равным образом помрачаются в своих истоке и сущности. Однако социологической власти церкви философия не противопоставляет никакой собственной социологической власти. Иначе ей пришлось бы уже самым первым шагом уничтожить себя самое, и она была бы побеждена еще до начала борьбы. И все же наша жизнь определяется не одними лишь социологическими силами. Человек, как индивид, обращается к философствованию, возможно, против существующей общности верующих, однако никогда не против коммуникации, ибо только из философствования может для него впервые утвердиться истинная общность, так же как и истинное философствование может произойти лишь из этой общности;

г) Религия может существовать и сама по себе; она не нуждается в дополнениях; философия известна ей только как опасность, с которой она борется, внедряя в свое собственное мышление философские категории, но искореняя исток этих последних. Философия же оставляет неприкрытыми свои фланги', она не замыкается подобно догматической религии, знающей только приверженцев -или язычников и еретиков. Уже само по себе совершаемое ею самоотличение означает, что она знает о своей незаконченности. Правда, истина философии хочет быть в своей безусловности всем, но она обнаруживает свои границы. Кажется, будто во вдохновенных взлетах мысли отдельных людей философия весьма близко подходит к религии, но и тогда до нее остается скачок, от которого философия отказывается, хотя и остается готовой к нему. В самой возбуждающей близости может открыться возможность для молитвы. Философия не смешивает благочестивое настроение, даже окрыляющее присутствие некоторого опыта чтения шифра -с молитвой, как реальным отношением к Божеству. Но даже если философствующий и испытает мгновениями эту последнюю реальность, реальность эта, как отдельная, еще не есть религия; она стала бы религией, лишь получив объективацию через обращение (Bekehrung). Этого скачка философствующий не делает. Он не позволяет себе того, что позволяет себе религиозный человек. Он стыдится участвовать в повседневности культового благочестия, которое может быть честным для верующего, потому что для него устойчиво налична объективность религии. Он знает то несообщимое (Inkommunikable), которое, высказанное и ставшее объективностью, теряет для него именно то, благодаря чему единственно оно могло бы заключать в себе истину.