***

Теперь остановлюсь на политике президента по отношению к наиболее общественно значимым социальным группам: националистам, молодежи, верующим, силовикам и государственной администрации.

Для любой страны национализм -- опасное, сильнодействующее политическое средство. Очевидно, что войны, которые ведутся с использованием идей национализма, очень быстро могут стать горячими, даже если начинать их как торговые, например, для протекционизма во внешней торговле. Понятие "свой -- чужой" одно из древнейших, и число проблем, с ним связанных, только увеличивается при росте международного разделения труда (когда зачастую одним странам достается работа, а другим -- доход) и легкости перемещения рабочей силы. Во многих странах националистические настроения проявляются в виде неприязни к мигрантам и беженцам, с одной стороны, и к более успешным соседям, с другой. Усиливается напряженность в даже в отношениях между диаспорами внутри одной страны. Это беда всего мира. Европейцы, живущие в странах азиатско-тихоокеанского региона, часто удивляются, когда узнают, насколько сильны националистические настроения у народов в этой части мира; пожалуй, они сейчас гораздо напряженнее, чем даже в первой половине ХХ века в Европе.

Власть принадлежит спокойным

Максимилиан Робеспьер

Что делать с угрозой растущего национализма президенту? С одной стороны, такие проблемы могут рано или поздно вылиться в массовые демонстрации или даже террор, примеры -- в любом выпуске международных новостей. С другой стороны, публично упоминать о националистических настроениях небезопасно. Они обычно затрагивают понятия нации, к которому многие люди нервно относятся. Опасность возрастает, потому что затрагиваются интересы граждан других стран.

Более-менее удачный пример демонстрирует современная Малайзия: коренных малайцев очень волнует, что доля китайцев и индусов в их стране превысила сорок процентов, причем те и другие -- это экономически активная часть населения, контролирующая торговлю и финансы. Понятно, что подобное положение может привести к гражданской войне. Поэтому в Малайзии еще с конца 60-х годов проводят довольно успешную политику, которая строится на вроде бы взаимоисключающих положениях. С одной стороны, был взят курс на создание "нового малазийца" -- гражданина, для которого родина важнее национальной принадлежности. При этом на ключевые административные посты назначаются, как правило, только этнические малайцы: это предотвращает возможность полного экономического и политического контроля страны приезжими, по крайней мере, до тех пор, пока не будет воспитано поколение "новых малазийцев". Третий фактор успеха -- современный бурный экономический рост, результаты которого сглаживают возможное недовольство.

На этом примере можно сформулировать три основных принципа, которым должна следовать верховная власть, чтобы сдерживать национализм: использовать и пропагандировать только понятия гражданства, а не национальности ("малазиец", а не "малаец", "казахстанец", а не "казах"), при этом преимущество в назначении на ответственные государственные должности предоставлять коренным гражданам и, конечно же, делать все для ускорения экономического развития страны, ее успешного движения в мейнстриме цивилизации.

В других случаях хорош совет "делай как все": раз в странах первого типа предпочитают не замечать растущие националистические проблемы и ограничиваются мантрами про равенство народов, то и любому другому президенту применять какие-то жесткие меры надо только в случае выхода ситуации из-под контроля, при взрыве массового недовольства. Делать что-то упреждающее нецелесообразно: можно нарваться на международное осуждение и санкции.

В политике самое плохое решение -- не принимать никаких решений.

Захария Глоска

израильский политик

Однако сам президент может использовать силу национализма как средство, но ни в коем случае не как цель своих войн. И только если у него есть прикрытие. В качестве прикрытия очень удобны межгосударственные объединения, они дают президенту возможность снять с себя ответственность за принятие не очень чистоплотных, заведомо несправедливых решений, идет ли речь о депортации цыган из Франции или о дифференциации населения в балтийских странах по языковому принципу. Эти действия осуществляются при молчаливом согласии различных комиссий Евросоюза, а значит, разрешены. И это при том, что формально европейская либеральная демократия -- антагонист национализму.

Однако нельзя забывать, что любое национал-движение, хоть национал-социалистов, хоть национал-демократов, опирается в глубине своем на один вид поддерживающих его граждан: национал- идиотов. А идиоты в политике -- одна из самых разрушительных сил.

О молодежной политике говорить сложно прежде всего потому, что на ее проведение влияет численность самой молодежи в разных странах. Например, в восточных регионах молодых людей, до 20 лет, больше половины, тогда как в Западной Европе их в среднем всего шестнадцать процентов. Поэтому вероятность того, что столкновения молодежных группировок с полицией выльются в бунт или революцию, конечно, больше на Востоке. Там студенческие пикеты могут закончиться Тахриром, тогда как столкновения с полицией, сожжение тысяч машин в предместьях Парижа в 2006-2007 годах, погромы в Лондоне в 2011 году, в Стокгольме весной 2013 года привели разве что к изменениям в полицейской системе.

Молодежь в политике, конечно, дестабилизирующий фактор (но далеко не самый важный), из-за того, что ей мало интересны идеи собственности, законов, и никто в молодежных группировках не обеспокоен вопросами предсказуемости верховной власти. Действия молодых людей направлены от противного, подразумевают необходимость коренного изменения всего и вся, и нет специальных рычагов, которыми можно было бы воздействовать именно на молодежь. Поэтому, кстати, с треском проваливались затеи со всевозможными детскими и молодежными парламентами, в частности, с детской ООН и подобными организациями, которые были популярны в 80-е годы в разных странах.

В общем, проблемы молодежи нужно рассматривать совместно с процессами, происходящими в обществе в целом. Учитывать влияние молодежных движений как самостоятельных сил не стоит.

Особо нужно обратить внимание на взаимодействие президента с таким важным общественным институтом, как церковь. Я имею в виду не храм, а религиозную структуру, независимо от конфессии. Единственно правильное поведение любого правителя, если он сам не является религиозным лидером нации, -- это и прилюдно, и в частном общении благодарить церковь и кланяться ее лидерам, кланяться и благодарить, ни в коем случае не переходя к сотрудничеству. Кланяться духовным лидерам полезно, благодарить церковь всегда найдется за что. Но вступать в более тесное взаимодействие с ней означает вступать в войны, которые она ведет издавна. Надо помнить, что основные религиозные конфессии существуют столетия и тысячелетия, на протяжении которых между ними и внутри них произошло очень много войн разного типа, в том числе горячих, очень много расколов и переворотов. Поэтому даже легкие движения извне вызывают волну взаимодействий, которые меняют конфигурацию сил и внутри самой церкви, и в ее отношениях с другими конфессиями.

Все умные люди исповедуют одну и ту же религию. Какую? Умные люди никогда об этом не говорят.

Бенджамин Дизраели

Особенно сложная ситуация может возникнуть, если в стране несколько древних религий, это чревато расколом общества по религиозному принципу. Более того, церковь, как правило, замкнутая структура, внутри которой могут происходить деструктивные процессы. Обычно они загоняются внутрь и прорываются наружу тяжелыми скандалами. У всех на слуху обвинения в педофилии, выдвинутые против католических священников в начале двухтысячных годов. Также известны коррупционные скандалы, произошедшие в 2005-2006 годах в патриархате Греческой Православной церкви, которая, что опасно для власти, не отделена от государства. Разве такие дополнительные проблемы нужны президенту? Зачем ему во внутренней и внешней политике полагаться на силу, повлиять на которую нельзя и которая в большой степени непредсказуема? Тем более не стоит использовать религиозные вопросы при приходе к власти. Глубоко верующие люди любых конфессий априори с недоверием относятся к государственным структурам и их представителям. Верующему человеку духовная власть во многом заменяет гражданскую, а у остальных людей взаимопроникновение государства и церкви может вызывать раздражение. Не говорю уже о ревности верующих других конфессий к той, которая оказалась более обласканной правительством. Поэтому первые лица государства всегда должны демонстрировать равную политическую приближенность ко всем духовным институтам страны. Именно приближенность, то есть равную благодарность и поклоны им всем, а не равное пренебрежение, поскольку в этом случае президента могут упрекнуть в атеизме. В начале ХХI века в большинстве стран это -- серьезное обвинение, равносильное богоборчеству.