- Убить нас могут в любой момент, - сказал он, передавая мне еду, - так хоть пожрем напоследок, а то деньги Химона пропадут зазря. С тебя четыре медяка.

После нападения степняков людей на стене стало значительно меньше. Перепуганные ополченцы собирались небольшими группами, что-то обсуждали вполголоса, заговорщицки оглядываясь по сторонам. Большинство наемников старались держаться подальше от бойниц и поближе к выходу со стены. Мы с Холином расположились возле потухшего очага, развели огонь, благо дров было достаточно, и принялись за еду. Меня всего трясло, хотя холода я не чувствовал. Холин трещал без умолку. Он рассказывал о том, как горожане оплакивали погибших, о том, что в харчевне полно народу, а в городе много пьяных и о том, что все только и говорят о скором прибытии обоза с выкупом. Я задумчиво кивал головой, но совершенно его не слушал. Мимо прошел какой-то старик с ведром, он посыпал песком оставшиеся на проходе кровавые лужи. Увидев, что мы едим он остановился и спросил, - как Вы можете жрать после всего этого?

- Иди отсюда, - напустился на него Холин, - старый дурак.

Я угрюмо грыз колбасу и думал о том, что, раньше живя в монастыре готов был с утра до вечера рассуждать о величии бессмертной души, а теперь мечтаю только о том, как бы набить свое ненасытное брюхо. Что же случилось со мной? Что происходит с этим городом, если единственная цель живущих в нем людей заработать немного денег и спустить их в ближайшей таверне? Неужели бедняки так живут везде, даже в столице? Зачем я так яростно рвался из монастыря в этот ужасный мир?

- Почему ты не ешь? - спросил Холин.

В задумчивости я откусил всего пару кусков да так и застыл, сжимая колбасу в правой руке.

- Не могу. После всего, что мы сегодня видели еда в горло не лезет.

Холин пожал плечами. Для человека, который только что перетаскал целую гору трупов он был на удивление спокоен.

- Подумаешь, нас никто на стену силком не тащил, знали на что шли.

Я не стал ему напоминать о том, что большинство горожан, да и я в том числе, никогда не собирались становиться воинами и оказались здесь благодаря случайному стечению обстоятельств.

- Дай выпить, - попросил я, и когда Холин протянул мне бурдюк сделал большой глоток.

От вина стало значительно легче. Казалось, что скрытая во мне пружина стала потихоньку разжиматься. По крайней мере руки перестали дрожать.

Месть за внезапное нападение не заставила себя долго ждать. Со смотровых площадок верхнего укрепления ударили тяжелые арбалеты. Длинные стрелы, обмотанные горящей паклей, посыпались на лагерь степняков. Болты пробивали тканевые борта кибиток, вонзались в высокие колеса, прошивали насквозь шатры, нанизывали словно на вертел тела зазевавшихся кочевников. Тяжелых арбалетов на стене было немного, поэтому серьезного урона живой силе противника они нанести не могли, но от зажжённых просмоленных тряпок в лагере степняков начался пожар. Теперь уже стало совершенно очевидно, что не будет никакого обоза и выкупа, что отныне две армии будут истреблять друг друга до тех пор, пока одна из них не дрогнет и не отступит. Горожане без жалости уничтожали оставшееся в поле имущество. Горел не только лагерь степняков, но и брошенные за стеной дома и купеческие склады. Кочевники без страха бросались в огонь, выводили упирающихся лошадей, оттаскивали пылающие кибитки, опрокидывали дымящиеся шатры. Действуя быстро и слаженно, они довольно быстро справились с пожаром. Похоже им удалось избежать серьезных потерь в лагере, а о сгоревших постройках они не особенно заботились. К чему им несколько домов, если они собирались захватить целый город? Глядя на мечущихся кочевников, я испытал ни с чем не сравнимую радость. В почти молитвенном экстазе я даже забрался на зубец стены и что-то кричал, потрясая кулаками. Невероятный душевный подъем, которой я испытал при виде разорения вражеского лагеря, одновременно обрадовал и напугал меня. Многие на стене радовались погибели чужаков, но никто не выражал свои эмоции так бурно, как я. Когда я, смущенно улыбаясь слез со стены Холин удивленно посмотрел на меня и покачал головой.

- Что?! - с вызовом спросил я.

- Ничего, - юный стражник крякнул, - вот ты разошелся.

Наступило затишье. Кочевники разбирали лагерь, с полей тянуло гарью. Не думаю, что мы смогли нанести большой урон вражескому войску. Тяжелых арбалетов у нас было совсем мало, а из обычных степняков на таком расстоянии было не достать. Пожгли немного и то хорошо. В следующий раз крепко подумают прежде чем идти на приступ. Не знаю, как остальным, но мне было жалко уничтоженного пригорода. Сухая древесина хорошо горела, в небо поднимался густой черный дым.

Мы с Холином честно отстояли до темноты в карауле, и командир отпустил нас отдохнуть и погреться у очага. Новых ополченцев городские власти не прислали, поэтому возле костра нашлось для нас место. Ключники запаздывали с ужином и Холин начал недовольно ворчать. За день я ужасно устал от его нытья и жалоб на дырявую одежду и плохую кормежку.

- Слушай, - не выдержал я, - сколько можно о еде говорить. Дай тебе волю весь мир сожрешь!

Юный стражник обиделся.

- Чего это ты на меня взъелся? Сам что ли есть не хочешь?

- Не хочу, - буркнул я и сунул ему в руку кусок колбасы с утра завалявшийся в мешке, - на держи.

- Спасибо! - мальчишка повеселел.

- А что ты удивляешься, - спросил он, - вот тебя сколько раз в день в монастыре кормили?

- Три.

- А меня один. У нас ведь бывает, что вообще на зуб положить нечего. Денег не заработал сиди голодай, поэтому и стараемся наесться впрок. Да и вообще какие у бедняков радости? Поел, поспал в тепле вот и все.

Конечно Холин был прав и последние годы мне жилось намного лучше, чем ему. Просто я никак не мог привыкнуть к тому, что все наши беседы сводились к еде. Хотя, о чем могли разговаривать два совершенно разных человека волею судьбы, случайно оказавшиеся вместе. Не о молитвах же мне с ним говорить и не о бессмертной душе. И все-таки нескончаемая болтовня о трудном быте городских стражников действовала мне на нервы.

- Зато вам жениться можно, - сказал я, чтобы уйти от надоевшей темы.

Среди молодых монахов о женщинах говорили постоянно. В силу возраста меня этот вопрос не особенно волновал, зато послушники постарше ни о чем другом думать не могли и часто до глубокой ночи говорили о женских прелестях. Обет безбрачия не давал нам права жениться, но кто же может помешать монаху мечтать?

От неожиданности Холин поперхнулся.

- Вот уж радость великая лишний рот в дом тащить! Была бы моя воля вообще бы никогда не женился.

- Кто ж тебя заставляет, - удивился я, - или отец тебя может продать родителям невесты, как продал нас в ополчение?

Холин фыркнул.

- Запросто. Сговорятся и женят, а мне потом мучайся. Отцу все-равно лишь бы приданное хорошее дали. Может вообще мне какую-нибудь страхолюдину подсунет.

- Ты что же сам себе подругу выбрать не можешь? - удивился я.

- Это только дворяне сами выбирают, а у нас старшие уговариваются, - ответил мальчишка, - бывает только на свадьбе невесту и увидишь.

Холин запихал в рот остатки колбасы, прожевал и тяжело вздохнул.

- И почему я не родился дворянином, вот у кого жизнь интересная. Все как один воины, владеют настоящей магией, сильные, смелые, богатые, сами себе жен выбирают.

- Не скажи, - буркнул сидящий рядом дядька, - у них жизнь тоже не мед. Вот ты, если степняки в крепость ворвутся бросишь все и сбежишь, а дворянину нельзя. Позор несмываемый.

Раньше ополченцы держались особняком и рта без нужды не раскрывали, но сегодня после пережитого ужаса все старались быть ближе друг к другу, поэтому на стене завязывались новые знакомства и люди встревали в чужой разговор без всякого смущения. Никто не был против. За дружеской беседой время летит незаметно и не так страшно думать о том, что будет завтра со всеми нами.

- И что? - с вызовом спросил Холин.