- Положим, Монтень… - начал было Лефер, но Ольсен не дал ему договорить:

- При чем тут Монтень, речь ведь идет не о светилах разума, а о напичканных предрассудками невежественных солдафонах средневековья с их куриными мозгами. Впрочем, и Монтень, оставаясь, как всякий гений, эталоном мудрости на все времена, выглядел бы темным дикарем по сравнению с нашими детишками, которые получают в готовом для потребления виде всю сумму информации, накопленной человечеством. Короче, риск риском, но в тот момент меня ничто не могло бы остановить.

Все перевели дух, и даже скептик Кирога взглянул на своего бедового товарища с долей восхищения.

Ольсен улыбнулся.

- Однако мне пришла в голову мысль, что, прежде чем всходить на Голгофу, стоит расспросить какого-нибудь местного жителя. Побродив по городу, я присмотрелся к пожилому, толстенькому, прилично одетому человеку с добродушной, улыбчивой физиономией. Он степенно прохаживался у небольшой лавчонки, в окнах которой были выставлены для обозрения банки и склянки всевозможных размеров с этикетками на латыни. Словом, он смахивал на служителя Эскулапа, ожидающего клиентов.

«Позвольте спросить вас кое о чем, милейший», - обратился я к нему.

«К вашим услугам, сударь, - ответил он с готовностью. - Аптекарь Баланже».

«Весьма польщен. Вопрос у меня довольно деликатный».

«Не стесняйтесь, по роду своих занятий я привык исполнять поручения тонкого свойства. Сама герцогиня де Майен доверяла мне свои секреты. И могу похвастать, что по части лечения травами вы не найдете лучшего знатока во всей округе».

«А ядами?» - зачем-то вдруг брякнул я.

Его глаза сразу приняли настороженное выражение.

«Оставим это, - поспешил я исправить свою ошибку, - скажите, какое сегодня число?»

«Как, - воскликнул он недоверчиво, - это и есть ваш деликатный вопрос?»

«Разумеется, нет, я просто хотел узнать, не ожидали ли парижане сегодня некоего важного события?»

«Важное событие? Как же, как же… вы, должно быть, имеете в виду коронацию ее величества в качестве регентши при малолетнем дофине. Она состоялась вчера, и, скажу я вам, это было зрелище! - Баланже завел глаза, призывая в свидетели небеса. - Король поступил, как всегда, очень мудро, обеспечив преемственность власти на время своего отсутствия и освятив тем самым право юного Людовика на престол. Я полагаю…»

«Постойте, - прервал я политические разглагольствования аптекаря, - речь ведь идет о событии не вчерашнего, сегодняшнего дня».

«Ах, да. Ну что ж, нет ничего проще. Сегодня, 14 мая, состоялся выезд доброго короля Генриха IV. Ранним утром графиня Шартр разрешилась от бремени, в чем ей помогал аптекарь Баланже. Вечером ожидается прибытие в Париж турецкого посла, везущего письмо и подарки султана его величеству. Распространяются также слухи, что из армии, действующей на Маасе, для доклада государю отозван главнокомандующий, что гугеноты готовятся отомстить Лиге за Варфоломеевскую ночь, а католики добиваются отмены Нантского эдикта».

Все это мой собеседник выпалил одним духом, явно довольный возможностью продемонстрировать свою осведомленность в государственных делах.

«Очень интересно, - заметил я. - Не упустили ли вы, однако, нечто такое, что должно было случиться сегодня, но не случилось?»

Аптекарь наморщил лоб. «Да, - сказал он, - ведь нынче поутру должны были казнить Равальяка. Может быть, ваша милость имеет в виду это происшествие?»

Я побелел: «Как Равальяка?!»

«А что, он ваш родственник? Я-то полагал, сударь англичанин». Он достал из обширного кармана флакон с нюхательной солью и собирался было сунуть мне его под нос, однако я решительно отказался от этого варварского заместителя валидола.

«О нет, - сказал я, овладев собой, - просто мне показалось, что я слышал его имя».

«Еще бы, вот уже третий день только и разговоров, что этот человек замышлял дурное против короля. Впрочем, казнь отложена на два-три дня, пока парижский палач оправится от простуды. До чего же, однако, подлы эти католики, - поделился своим возмущением Баланже, впервые обнаружив собственные религиозные пристрастия, - ведь это уже восемнадцатый убийца, подсылаемый ими к государю! А финансирует всех бандитов не кто иной, как благочестивый Филипп II…»

Тут вдруг мессир Баланже прикусил губу, глаза его округлились от страха. Я хотел было оглянуться, чтобы посмотреть, что привело в ужас словоохотливого аптекаря, но не успел: чьи-то мощные длани обхватили меня сзади и оторвали от земли, одновременно кто-то ловко заткнул мне рот кляпом и резким движением надвинул шляпу на глаза. Не будучи в состоянии кричать о помощи, я был брошен в какой-то экипаж, лошади тронулись с места рысью, унося не в меру настырного путешественника во времени навстречу его судьбе.

Даже высокопарная концовка не ослабила впечатления, произведенного этой частью рассказа. Все сидели молча, ожидая продолжения.

- Предлагаю небольшой перерыв, - коварно заявил Ольсен. - Я вас, должно быть, утомил, да и подкрепиться не мешает.

Все дружно запротестовали.

- Ваша воля, - сдался он. - Из подробного письменного отчета можно узнать все детали моего ареста и первого допроса, состоявшегося, кстати, в тот же день. Скажу лишь, что обращались со мной сносно и костей не ломали. С самого начала я отказался отвечать на все вопросы и нахально потребовал личного свидания с королем, налегая на то, что имею для него сведения исключительного значения. Сам я, конечно, не слишком верил в то, что мои настояния дойдут до царственных ушей, и поэтому начал исподволь обдумывать план побега. Но, как известно, чудеса чаще всего случаются, когда их не ждут. Уже на другой день меня препроводили в Лувр, и я предстал перед Генрихом.

Он принял меня в небольшой комнате, окна которой выходили на набережную Сены. Обстановка была довольно скромной: широкий письменный стол, заваленный бумагами, этажерка с книгами, несколько кресел. Словом, все как в кабинете современного чиновника, если не считать небольшой картины в золоченой раме, изображающей выезд Дианы. Полагаю, она принадлежала кисти Рубенса, а в роли богини выступала покойная возлюбленная короля Габриэль д'Эстре, герцогиня де Бофор. Боюсь, эта очаровательная миниатюра безвозвратно утеряна: мне не удалось разыскать ее в музейных каталогах.

Отпустив стражу, Генрих довольно долго и бесцеремонно меня разглядывал. Потом, составив, видимо, свое мнение на мой счет, поинтересовался, кто я такой и почему добивался свидания с королем.

Я, как вы догадываетесь, начал отвечать согласно заготовленной на такой случай легенде: небогатый фландрский дворянин д'Ивар, ненавижу поработителей своей родины испанцев, приехал в Париж, чтобы увидеть великого Генриха и служить ему, чем могу, готов вступить в его доблестную армию и так далее. Он выслушал, не перебивая, и спросил: «Что за важную тайну, сударь, вы собирались мне открыть?» - «Я хотел предупредить вас, сир, о покушении Равальяка, но не смог пробиться к вам раньше. Слава богу, вмешалось само провидение».

Вы понимаете, друзья, теперь, когда убийство все равно не состоялось, мне ничего не стоило завоевать таким образом доверие короля. Надеюсь, Гринвуд, даже вы не примете это за нарушение запрета.

- Посмотрим, посмотрим, - уклончиво ответил эксперт.

- «Ну а вы, мсье д'Ивар, откуда вы сами узнали о готовящемся злодеянии?» - допытывался Генрих, и мне пришлось наплести с три короба о встреченных в харчевне подозрительных монахах и случайно подслушанном разговоре. Сочинял я вдохновенно и начал уже верить сам себе, когда вдруг на лице короля появилась откровенная усмешка. Я невольно стушевался, но после секундной паузы, вспомнив наставления Малинина, решил идти напролом.

- Да, я рекомендовал вам этот прием, - подтвердил психолог.

- Вот, вот. «Вы мне не верите, ваше величество? - спросил я. - Тогда испытайте меня огнем».

Ответ был совершенно неожиданным. «Полноте, сударь, не морочьте мне голову, иначе я просто велю вас повесить. А теперь быстро выкладывайте, из какого вы времени?»