Пушкин хорошо понимал, что основная проблема исторического романа — это взаимоотношение истории и современности, представителем которой является художник. Критикуя неудачных подражателей Вальтера Скотта, Пушкин замечает: «В век, в который хотят они перенести читателя, перебираются они сами с тяжелым запасом домашних привычек, предрассудков и дневных впечатлений» (92). Модернизация истории, перенесение в историческое прошлое понятий, мыслей, чувств, нравов современности, нежелание или неумение воспроизвести минувший век во всей его истине — основной источник неудач в области исторического романа. И в зависимости от типа, от характера отображения исторического прошлого Пушкин различал основные направления в историческом романе современной ему эпохи.
В цитированной выше статье о романе Загоскина Пушкин писал: «Под беретом, осененным перьями, узнаете вы голову, причесанную вашим парикмахером; сквозь кружевную фрезу à la Henri IV проглядывает накрахмаленный галстух нынешнего dandy… Сколько несообразностей, ненужных мелочей, важных упущений! сколько изысканности! а сверх всего, как мало жизни!» (92).
В этой характеристике Пушкин указал на то, каким путем происходит искажение истории в тех направлениях в историческом романе его времени, которые являлись антагонистическими по отношению к реалистической школе.
К одному направлению Пушкин относит чопорный чувствительный роман (П, XII, 195). Роман этот преследовал нравственно — дидактические цели и искажал историческое прошлое моральными подчистками, страшась изображать грубые или недопустимые, с точки зрения реакционной ханжеской морали, обычаи и нравы старины. Понятно, что положительные герои этого романа оказывались подобными воспитанникам благородных пансионов начала XIX века.
Этой, по выражению поэта, «литературе… для 16–летних девушек» Пушкин прямо противопоставлял «грубого Вальтера Скотта, который никак не умеет заменять просторечие простомыслием» (П, XI, 156, 155). Имея в виду нравоучительный исторический роман Жанлис и Котен, Пушкин писал: «Прежпие романисты представляли человеческую природу в какой‑то жеманной напыщенности…», такой взгляд на человека «смешон и приторен». А он как раз и лежал в основе «чопорности и торжественности романов Арно и г — жи Котен» (П, XII, 70). Так Пушкин характеризовал особенности дидактического направления в историческом романе.
В связи с большим влиянием на развитие исторического романа в русской литературе 30–х годов французского романтизма Пушкин с особенной настойчивостью указывал на недостатки исторического жанра у французских писателей — романтиков. Французская «словесность отчаяния» (70) была тесно связана с тем односторонним взглядом на мир и сущность человека, который был решительно отвергнут Пушкиным. Эту односторонность Пушкин усмотрел у Виктора Гюго, что и было, по — видимому, основанием отрицательной в общем оценки поэтом «Собора Парижской богоматери». В. Гюго «не имеет жизни, т. е. истины», — замечает Пушкин (П, XV, 29).
Важнейшим пороком писателей «новейшей романтической школы» было приписывание людям прошлого мыслей и чувств современного человека. Этот «затейливый», по выражению Пушкина, способ искажения истории вызвал особенно резкое его осуждение. Подобная модернизация истории со всей неизбежностью приводила к отсутствию «жизни, т. е. истины», как во французской исторической драме, вроде «Кромвеля» Гюго, так и в романтическом историческом романе, вроде «облизанного», по определению Пушкина, «Сен — Мара» де Виньи (П, XII, 141). Отсюда вытекало и всё остальное. Погоня за «эффектными сценами», использова-ние исторической обстановки только в качестве декоративного материала, исторические и логические несообразности, риторическое, «напыщенное» изображение исторических деятелей, наконец, манерность и изысканность стиля, — таковы существенные недостатки, отмеченные Пушкиным в историческом романе романтической школы.
Пушкин определил и основную причину искажения истории французскими романтиками. Историческая истина приносилась ими в жертву политическим целям. Пушкин не раз указывал, что те или иные деятели исторического прошлого становились у романтиков рупором идей писателя.
В этих романах «государственные люди XVI столетия читают Times и Journal des débats» (П, XI, 92). Историческое прошлое «применялось» к политическим потребностям современности самым откровенным образом. Пушкин был глубоко уверен, что «французская» (т. е. романтическая) критика начнет искать и в его «Борисе Годунове» «политических применений» (П, XIV, 142).
Пушкин боролся с историческим субъективизмом как в его французской, так и в байронической форме. Еще в 1825 году поэт высмеивал Б. М. Федорова, который в своем романе «Князь Курбский» «байрони- чает, описывает самого себя» (П, XIII, 249). И французским романтикам, и Байрону Пушкин противопоставлял Шекспира и Вальтера Скотта.
Борьбу противоречивых тенденций Пушкин находил и в русском историческом романе. Со всей силой своей разительной насмешки он обрушился па реакционно — дидактическое направление в русском историческом романе. «Что может быть нравственнее сочинений г. Булгарина? — ядовито пишет Пушкин. — Из них мы ясно узнаем: сколь не похвально лгать, красть, предаваться пьянству, картежной игре и тому под. Г. Булгарин наказует лица разными затейливыми именами: убийца назван у него Ножевым, взяточник Взяткиным, дурак Глаздуриным, и проч. Историческая точность одна не дозволила ему назвать Бориса Годунова Хлопоухиным, Димитрия Самозванца Каторжниковым, а Марину Мнишек княжною Шлюхиной; зато и лица сии представлены несколько бледно» (П, XI, 207). Особенности содержания и стиля романов Булгарина раскрыты и осмеяны Пушкиным в его знаменитой пародии — плане романа «Настоящий Выжигин. Историко — нравственно — сатирический роман XJX века» (214–215).
Роман М. Н. Загоскина «Рославлев, или Русские в 1812 году» также вызвал недовольство Пушкина неверным изображением исторической обстановки 1812 года и попыткой бросить тень на передовую дворянскую интеллигенцию. В противовес роману Загоскина Пушкин в июле 1831 года начинает писать своего «Рославлева».
Замысел пушкинского романа был обусловлен общим глубоким интересом поэта к теме 1812 года. Этот интерес Пушкина к событиям Отечественной войны особенно обострился в 1831 году, когда французская печать в связи с польским восстанием 1831 года призывала к новой войне против России.
«Рославлев» является важным этапом в развитии пушкинского исторического романа. Это был второй после «Арапа Петра Великого» опыт Пушкина в жанре исторического романа, он предшествовал созданию «Капитанской дочки».
В журнальных статьях 1829–1831 годов при обсуждении романов Булгарина и Загоскина ставился вопрос о том, может ли народ быть героем исторического романа. В «Рославлеве» Загоскин показал народ, но только как пассивную силу, как послушную паству, ведомую своим пастырем — крепостническим дворянством во главе с самодержавием. Совершенно иной образ народа нарисовал в своем романе Пушкин. В мо — мент нашествия врага, в момент грозной опасности «народ ожесточился», отмечает Пушкин. В то время «светские балагуры присмирели; дамы вструхнули…, все закричали о Пожарском и Минине и стали проповедовать народную войну, собираясь на долгих отправиться в саратовские деревни» (П, VIIIi, 153). В противопоставлении патриотического ожесточения народа трусливому «саратовскому» патриотизму дворянства роль народа в событиях 1812 года ярко раскрыта Пушкиным. -
Выразителем патриотических чувств народных масс является в «Рославлеве» Полина. Ее образ вносит существенное дополнение в галерею образов русских женщин, созданных Пушкиным: его гений нарисовал не только милую и пленительную, но покорную своему жребию Татьяну, а также и образ мужественной и решительной патриотки, сумевшей понять и высоко оценить героический подвиг народа, борющегося за независимость Родины. Пафос жизни Полины — любовь к родине, которой она подчиняет и свои личные чувства. «Ты не знаешь? сказала мне Полина с видом вдохновенным. — Твой брат… он счастлив, он не в плену — радуйся: он убит за спасение России» (157–158). Полина готова отдать и свою жизнь за Родину.
