Отчего такое внимание к стопке склеенных бумажек? Да как же, надо знать, когда вот косьбу начинать. Когда переменится погода - а обычно это связано с лунными фазами. Да и просто не проморгать день выплаты пенсии.
На столе стоят уже тарелки. Карп Львович отрывается от листка и возводит глаза на загорелого русоволосого Никитина в пропотевшей светлой рубашке и рабочих серых штанах.
- Закончил?.. Ну, сегодня перейдем за речку.
Сумрачная высокая Елена Васильевна в косынке и линялом халате говорит, что спешить не стоит, наверное, надо сперва управиться с накошенным на школьной усадьбе, а уж после браться за речные покосы. Карп Львович выслушивает ее и повторяет, что сегодня перейдем за речку. Елена Васильевна - у нее бледное, нежное лицо, как и у внучек, словно и она живет в тени московских небоскребов, - снова говорит... Карп Львович ее обрывает:
- Ставь картошку, корми работника.
Из печи она вынимает ухватом черный чугунок, обворачивает его тряпкой, несет, оставляя дымный шлейф, к столу. Что-то в ее движениях есть неловкое, порывистое. Нет, она не москвичка, но учительница, впрочем, уже на пенсии. Бледность - от запрета врачей находиться на солнце.
Чугунок на столе, сверху "царская" картошка - с корочкой. Далее на столе появляются: омлет сочно-рыжего, почти оранжевого, цвета, творожник, огурцы из банки с мутным рассолом, сало, лук, маринованные грибы, хлеб. Это только завтрак.
- У одного спросили: хлеба покушаешь? Давай. А что еще умеешь делать? Да выпью, коли нальешь!
Карп Львович послал долгий взгляд Елене Васильевне. Она откликаться не спешила, протирала банки.
- Гм.
И вот она уходит в комнату и возвращается с бутылкой.
- Да, некоторые мастера выкушать.
- Сегодня я с ним за речку пойду! - обещает Карп Львович.
Нос у него быстро багровеет и напоминает рачий хвост. Покатый обширный лоб смугл от солнца. Маленькие синие треугольнички глаз пронзительно-хитры. Карп Львович похож на странного синеглазого индейца, инку. Он царит над сковородками, жрец календарных дней, вечерний гадатель о погоде по закатам и полету ласточек, в правой руке держит воду радости - да и смерти, много от нее полегло в этой же деревне, неподалеку трасса, машины мчатся на столицу и на запад, и под колеса попадают, как зайцы, окосевшие мужики. И по правую руку от него, за окном, блещет зеленый солнечный день, еще не готовый к закланию, глубоко длительный, теряющийся где-то неизвестно где. Только на следующее утро он превратится в серый листок бумаги, будет оторван, перевернут и прочитан - и окажется скучной краткой рекомендацией по засолке огурцов или сжатым жизнеописанием какого-нибудь эфиопского или кубинского деятеля, - и не избежать этому деятелю язвительных реплик-стрел Карпа Львовича, жителя неизвестной деревни, потонувшей в пучине трав, орешников, ольшаников, крапивы, колосящихся кормовых хлебов, - в пучине, розовеющей-белеющей клеверами и березами.
Позавтракав, Карп Львович снова берет уже сорванный листок прошедшего дня, надевает очки и читает, беззвучно шевеля тонкими губами, почесывая срезанный подбородок. Две его дочки, одна белокурая, другая темная, готовят стол к нашествию внуков, громко переговариваясь, звеня посудой. Никитин немного отодвинулся от стола, откинулся на спинку стула, расслабленно опустил плечи, руки. О ноги дочек трутся разномастные кошки, хороша черная гибкая тварь, она умеет ловить птиц в саду. Старые хозяева не очень-то с ними церемонятся, держат в теле, чтобы те хотя бы немного противостояли натиску крыс и мышей. А молодые хозяйки их балуют, вот они и мурлычут нежно-вкрадчиво, наструнив хвосты, щурясь, глядят в лица. Дети чему-то смеются в комнате, уже проснулись.
- Баб! Лена! - зовет Карп Львович.
- Тебе что-нибудь подать? - спрашивает белокурая дочь.
Он нетерпеливо отмахивается и снова зовет жену. Она приходит, оторвавшись от какого-то дела, отирая руки от шелухи и мучной пыли. Он взглядывает на нее:
- Ты здесь, баб? Слушай. - И Карп Львович зачитывает оборотную сторону календарного листка: - "Кофе без кофе. Еще во второй половине восемнадцатого века немецкий садовник Тимме предложил напиток из поджаренных корней цикория. Цикорий - сорняк, но в его толстых стержневых корнях содержатся: инулин, - Карп Львович начинает загибать толстые короткие пальцы, - сахар... сахарба, белки, п...пекти-ны, жир... жиры, смолы, го...горький гликозид..."
Елена Васильевна устало опирается о косяк. Карп Львович заканчивает. Все ждут. Но вывод очевиден, и Карп Львович только вопрошающе смотрит на жену.
- Все? - спрашивает она.
Он кивает. Она уходит.
- Не поняла, - говорит темная дочка. - К чему это?.. Где резюме?
Карп Львович снимает очки и недружелюбно взглядывает на нее.
- Да это ерунда все, - говорит белокурая, накладывая в тарелки манную кашу и в нежную млечность пуская по куску солнечно-желтого коровьего масла.
Карп Львович с интересом смотрит на нее:
- Почему?
- Потому, что нет главного. Ко-фе-и-на. А и-мен-но он расширяет сосуды.
- Мм?.. Жаль, - отвечает Карп Львович, качая головой. - Ведь это деньги под ногами, под школьным забором.
- Ах вот оно что! - восклицает темная дочка. Ее зеленовато-серые глаза прозрачневеют.
У Елены Васильевны низкое давление, и врачи рекомендовали ей пить каждый день кофе. А это продукт дорогостоящий.
- Жаль, жаль, - повторяет Карп Львович и вспоминает, как в белорусских лесах пил чай из иван-чая и было не хуже фабричного.
- Так почему же ты себе сейчас его не собираешь? - спрашивает темная дочка. - А из корневищ кувшинок можно варить кашу. И из желудей.
- Какое лакомство в детстве было - раковина-перловица, - вспоминает белокурая, - на речке прямо ели... Может, подать к обеду?
Карп Львович беспомощно оглядывается на Никитина - тот в блаженной лени молчит, - срывает очки, впопыхах засовывает их в банку с солью и уходит.
Дочки зовут детей. Места за столом вскоре занимают две белоголовые девочки и рыжеватый мальчик. Никто не хочет есть манку, все требуют сразу подать творожник с поджаристой корочкой. Когда была жива старая мать Елены Васильевны, грузная седая орлица Екатерина Андреевна Кутузова, стол в этой столовой взаправду ломился от разнообразных выпечек. И старшая девочка еще помнит те времена - и каждое утро о них вздыхает. Елена Васильевна тоже кое-что выпекает, но ее ватрушки, творожники не столь золотисты, пышны и рассыпчаты. Да и некогда ей, надо успеть по хозяйству: доить корову, кормить поросенка и кур, пропалывать грядки, собирать колорадского жука и прочая, прочая. У дочек получается и того хуже. Ржаники и ватрушки им не под силу. В лучшем случае испекут блинов. Бабушка Екатерина Андреевна у печи священнодействовала, аккуратно выметала шесток куриным крылом, в мгновенье запаливала дрова, и ничего у нее не подгорало, не пережаривалось: огонь слушался ее, как дирижера маленький хор.
Вяло проворачивая в манке ложки, дети ждут творожник...
Вдруг на крыльцо стремительно поднимается Карп Львович. Он чем-то крайне озабочен.
- Все окна - закрыть! - командует он с порога. Едва заметные выгоревшие брови сведены к багровой складке на переносице.
Взгляды детей и молодых женщин и ленящегося Никитина устремляются на него, невысокого главнокомандующего с заметным животиком и обширным, загорелым наполовину лбом.
- Что случилось? - сглотнув страх, спрашивает белокурая.
Карп Львович решительно проходит в комнату и сам начинает закрывать окна.
- Гроза?
Но в воздухе не чувствуется предгрозовой тяжести, и небо в окнах блистает синевой. Дочки и внуки робко тянутся вслед за Карпом Львовичем.
- Да что там такое? - спрашивает темная.
Карп Львович что-то высматривает сквозь стекло. В комнату входит Елена Васильевна. С недоверием и затаенной усталостью она глядит на мужа. Он оборачивается.
- Что произошло, дед?
Карп Львович на полголовы ниже супруги, но всегда кажется, что - на голову выше. И сейчас он взирает на нее свысока.
