Устало прикрыв глаза, Брилл повернула голову к источнику этих теплых слов. «Это именно то, что я надеялась услышать».

— Да, никто и никогда больше, — со вздохом отозвалась она. — Никогда больше…

Комментарий к Глава 32: Тени печали

* Ирландское блюдо, представляющее собой тушеное мясо (обычно баранину) с картошкой и луком. Больше всего похоже на наш «кавардак».

========== Глава 33: Празднества и предательства ==========

Шесть месяцев спустя: середина декабря 1871 года

Ночное небо мерцало, с него сыпались крупные ажурные снежинки, опускаясь на высокие, по колено, сугробы. Сквозь низко надвинувшиеся тучи на заснеженную землю проливала свой холодный белый свет полная луна, освещая длинную извилистую подъездную аллею и кареты, медленно продвигающиеся к возвышающемуся в конце ее огромному величественному зданию. Мягкий топот лошадиных копыт и жалобный скрип снега под множеством колес заполняли тишину ночи. Темные фигуры быстро выбирались из карет, прибывших первыми, и устремлялись к массивным двойным дверям особняка Донованов.

Дом светился в полумраке лунной ночи, подобно маяку: каждое окно в трехэтажном прямоугольном фасаде сияло теплым светом газовых ламп. Тонкая сеть плетей уснувшего на зиму плюща увивала желтоватые камни фасада, напоминая о пышности летних садов. Распахнутые ныне парадные двери обрамляли коринфские колонны, отражая случившееся пару десятилетий назад возрождение в архитектуре популярного романского стиля.

Брилл отошла от заиндевелого окна, затем натянула на дрожащие руки белые шелковые перчатки — ее беспокоило количество заходящих в дом людей. Эндрю устроил грандиозный Рождественский бал в честь праздника и их приближающейся свадьбы, которая была запланирована на Новый Год, и пригласил всех снобов голубых кровей на континенте — по крайней мере, так казалось. Согласно последним подсчетам Брилл, прибыло более двухсот человек. И знания, что вскоре ей придется спуститься вниз и общаться с такой огромной толпой, было достаточно, чтобы почувствовать себя по-настоящему больной.

Сделав успокаивающий вдох, Брилл подошла к стоявшему в углу комнаты ростовому зеркалу. Несмотря на сжимающую внутренности тревогу, хотя бы снаружи она выглядела спокойной. Никогда не заботясь о своем внешнем виде, Брилл испытала легкое смущение, когда явилась целая команда служанок, чтобы привести ее в респектабельный вид для сегодняшнего вечера.

Бригада швей в Париже целый месяц работала над расшитым бриллиантами платьем, которое сейчас было на ней надето, и Брилл удивляло, что это не заняло больше времени. Лиф был настоящим шедевром из струящегося кружева и аккуратно пришитого розового жемчуга, которые образовывали сад цветов, протянувшихся от горловины до бедер. Блестящие багряные вставки выглядывали из-под шелковых юбок жемчужного цвета. Очевидно, на одни только юбки ушло более шести ярдов лучшего шелка, который мог предоставить Город Света* — по крайней мере, так утверждали слухи.

И хотя платье было ярким — во всех смыслах — примером того, как много можно себе позволить, располагая большими деньгами, это было лишь началом порожденных предстоящим празднеством трудностей. Суматоха в доме не стихала неделями: целые шествия декораторов и поваров постоянно сновали туда-сюда, раздавая советы и записывая точные указания лорда по обустройству бала. Брилл оставалось лишь стоять в сторонке — она была не особо уверена, что в данном процессе кому-то интересно ее мнение.

Наконец, в завершение череды этих сюрреалистических переживаний, две молоденькие служанки четыре часа трудились над ее волосами, прежде чем сочли результат удовлетворительным. Определенно, из-за этого бала Эндрю нагнал страху на всю Францию; он хотел, чтобы для нее все было безупречно, — и равным образом хотел, чтобы она была безупречна для всех его друзей.

Последние шесть месяцев Брилл из кожи вон лезла, чтобы оправдать его ожидания, чтобы стать безупречной невестой. В некоторой степени она чувствовала себя обязанной исполнить желания Эндрю, даже если в глубине души не могла заставить себя полюбить его. Даже когда день ото дня все сильнее проявлялись признаки его глубокой и стойкой привязанности, Брилл не могла выдавить из себя по-настоящему счастливую улыбку: все подарки и комплименты обычно встречали прохладный интерес и вежливую благодарность.

Вина, засевшая в разбитом и лишенном сил сердце, понуждала Брилл искать компенсации в других областях жизни. Только теперь она осознавала, сколь многое в себе убивает ради этого подвига: заботливый врач-самоучка, упорный исследователь, мать-одиночка со вспыльчивым характером — все они окажутся растоптаны насмерть под пятой ее новой роли. Жизнь, которую она избрала для себя в качестве будущей жены английского лорда, подавляла ее.

По просьбе Эндрю Брилл упаковала немногочисленные пожитки и переехала со своим маленьким расколотым семейством в изысканный особняк Донованов. Покинуть уютный коттедж оказалось на удивление легко. Сейчас для нее в доме жило слишком много воспоминаний, чтобы задерживаться надолго: стены дышали несчастьем, зеркала отражали образ мужчины, которого она отчаянно стремилась забыть. По прибытии Брилл в новый дом Эндрю благоразумно съехал оттуда в номер в пентхаусе отеля, которым владел в Париже.

Бедняга постоянно беспокоился о том, чтобы защитить Брилл от досужих сплетен парижских аристократов. Он терпеливо сносил ее неотесанные манеры и постоянно покрывал ее промахи своими улыбками и красноречием. И хотя Эндрю не догадывался о врожденной застенчивости, которая одолевала Брилл в окружении незнакомых людей, он всегда был рядом во время каждого неловкого знакомства, горячо защищая ее, стоило ему только заметить хотя бы слово неуважения, сорвавшееся с губ какого-нибудь аристократа.

Но, несмотря на защиту и руководство Эндрю, пересуды касались не только нового положения Брилл в обществе — и это постепенно свело на нет ее работу волонтером в госпитале ветеранов. Один из компаньонов Эндрю, очевидно, мельком увидел Брилл, когда однажды та купала молодого солдата. Новости о ее кошмарно неординарном поведении разнеслись по салонам парижской знати за считанные дни. Эндрю прямо не упоминал при ней об этом инциденте, но Брилл нечаянно подслушала, как он яростно спорил с человеком, оказавшимся достаточно глупым, чтобы донести до него эти новости. С того дня Брилл больше не ходила в госпиталь — она не хотела, чтобы Эндрю из-за нее потерял друзей.

Брилл была признательна, что жених не просил ее отказываться от вещей, которые она любила больше всего: если бы он так сделал, она бы возмутилась. Пожалуй, страстная защита ее странностей с его стороны вызвала в ней неожиданное чувство благодарной привязанности. Эндрю не просил ее измениться, и за это она с готовностью приспосабливалась к строгости его жизненного уклада. Теперь ее дни состояли из тихих размышлений и утонченных занятий, подобающих женщинам из высшего общества. Удивительно, что женщины дворянской крови до сих пор не свихнулись: Брилл было так скучно в этой новой жизни, что хотелось кричать, но она не могла пожаловаться, потому что, если уж на то пошло, изменить что-то в своей жизни было ее собственным выбором.

Устало вздохнув, Брилл отошла от зеркала и, грациозно ступая, направилась в коридор, где ее слуха достигли звуки бала, доносящиеся с нижнего этажа. Еще одна волна тошнотворного ужаса вскипела на миг в ее груди, когда ее омыли отзвуки смеха множества людей. Отвернувшись от этих звуков, Брилл краем глаза уловила быстрое движение.

При виде дочери, мрачно стоящей позади нее посреди коридора, жесткие линии взволнованного лица Брилл смягчила полуулыбка.

— Почему ты не в постели? Милая, тебе приснился дурной сон? — Молча кивнув в ответ на вопрос матери своей темной головкой, Ария уставилась в пол.

Озабоченно нахмурив белые брови, Брилл подошла к дочери и, склонившись, нежно погладила ее по голове.