Она отошла в сторону от остальных на берегу, погружаясь в воспоминания. Еще одна лодка приближалась с еще более свежими новостями; другие женщины тревожно бросились к ней. Ариана вместо этого прошла немного на запад и стояла одна, глядя на другой берег, тот, что ближе к Миравалю.

Тогда тоже стояла зима, вспомнила она, в ту ночь, двадцать три года назад, дождь и ветер терзали деревья и озеро, когда она пришла на этот берег. Двадцать три года, и будто это было вчера, если позволить себе мысленно вернуться в прошлое. Ее охватили те же ярость, тяжесть и ужас, словно она стояла там сейчас, тринадцатилетняя, только что давшая клятву, и отчаянно рыдала от горя и страха.

Она была еще ребенком, когда началась эта ночь. Сообразительная, любопытная, слишком избалованная девочка. Она перестала быть юной, когда эта длинная ночь закончилась, и она смотрела, как бледное солнце наконец-то восходит за озером, и слушала печальный шорох падающих капель с окружающих деревьев.

Она сдержала обещание. Все эти годы она держала обещание, клятву, данную кузине Аэлис, которую любила. Она видела себя так ясно сейчас: худенькую, дрожащую девочку, едущую верхом в сильную бурю, с белым лицом и черными волосами, затерянную в темноте и лишь освещаемую редкими молниями. И она плакала, плакала под жестокими струями дождя. Сейчас она снова плакала, через столько долгих лет, плакала о потерянной невинности, об умерших в ту ночь и об ужасном бремени, которое взвалила на себя тогда и несла все эти годы.

Так прошло много времени. Ариана вытерла глаза, расправила плечи и отвернулась от западного берега и тяжелых воспоминаний. Она была герцогиней де Карензу, королевой Двора Любви в Арбонне, женщиной, обладающей властью в этом мире, и еще так много дел предстояло сделать.

И начать с того, что покончить с молчанием.

«Аэлис», — подумала, даже тихо прошептала она; одно лишь имя, больше ничего, понимая в этот момент, что это своего рода освобождение. Она чуть было снова не расплакалась, но на этот раз сдержала слезы.

Она пошла по извилистой тропинке к храму и подождала там, пока стихнет исполненная прекрасными голосами песня-молитва. Затем, когда служба закончилась, в уединении маленькой комнатки рядом с куполом по необходимости скупыми словами, но со всей той добротой, которую смогла вызвать в себе среди лихорадочных эмоций этого дня, Ариана все рассказала первому человеку, который должен был это знать.

После, вернувшись одна на берег, она велела переправить ее на лодке через озеро, а когда оказалась на противоположном берегу, отправилась искать второго человека, которому следовало все рассказать раньше, чем узнает весь мир.

Он к тому времени уже покинул долину, так ей сказали, и поэтому, успев лишь быстро обнять мужа и прошептать ему несколько слов, она села на коня и отправилась вслед за ним. По дороге, когда она поняла, куда он уехал, куда она едет вслед за ним, она снова начала плакать, не в силах сдержаться. Слезы стыли у нее на щеках, а солнце уже опустилось низко на западе, красное, как огонь.

Блэз пошел вместе с Бертраном и Тьерри туда, где лежал на земле Уртэ де Мираваль. Голова его покоилась на свернутом плаще, другим плащом, плотным и подбитым мехом, его накрыли сверху. Уртэ был очень бледен, и Блэз с первого взгляда понял, что ткань, которой пытались остановить кровотечение, пропитана насквозь. Он уже видел подобное; это долго не продлится.

Уртэ не потерял сознания, и в глазах его сверкало торжество. Блэз поколебался, стоя рядом с ним, а затем осторожно отступил назад, чтобы Бертран де Талаир мог остаться наедине с Уртэ. Последовавшее молчание казалось напряженным, как натянутая тетива.

Еще несколько мгновений — Блэз подумал, что здесь все дается нелегко, — и Бертран опустился на колени рядом с пожилым человеком.

— Мы победили, — спокойно произнес он. — Твое решение присоединиться к нам в конце концов изменило ход сражения.

Тогда Уртэ де Мираваль рассмеялся, звук его смеха был ужасен и вызвал новый поток крови из раны. Явно страдая от боли, он покачал головой.

— В конце концов? Ты не понимаешь. Не надо было принимать никакого решения. Мы разыграли ту сцену в Барбентайне, когда я ушел.

Блэз ощутил, как у него отвисла челюсть. Он со щелчком закрыл рот. И услышал, как тихо охнул Тьерри де Карензу.

— Мы? — спросил Бертран.

— Мы с графиней. Я посоветовал ей накануне ночью назначить тебя командующим армией. Мы договорились, что я в ярости уйду и на следующий день свяжусь с Адемаром.

— О, милостивая Риан, не могу проверить! — Эти слова произнес Тьерри, словно молитву.

— Почему? — буднично спросил умирающий. — Мы уступали в численности, нам надо было изобрести для них какую-то ловушку. По-видимому, для этого понадобились усилия двух людей старшего поколения. У молодых не оказалось идей, не так ли? — Он не улыбнулся.

Снова воцарилось молчание.

— Никаких, — признался наконец Бертран. — Меня поражает, что графиня мне не сказала.

— Я просил ее не говорить, — ответил Уртэ. — Сказал ей, что ты можешь изменить стратегию, зная о ловушке. Сделать шаг, который предупредит их о том, что что-то не так. Такой довод я ей привел.

— И это была не настоящая причина?

Тут Уртэ де Мираваль улыбнулся.

— Конечно, не настоящая, — согласился он. Бертран медленно покачал головой.

— Собственно говоря, у меня сегодня не было никакой стратегии. Сражение началось слишком рано.

— Я знаю. Поэтому мы опоздали.

Снова молчание. Заходящее солнце заливало долину красноватым светом. На лице Уртэ внезапно появилась гримаса, и Блэз понял, что этот могучий человек борется с сильной болью.

— Что мне сказать тебе? — спросил Бертран де Талаир.

Снова задыхающийся звук, который мог быть смехом.

— Избавь меня, — прошептал Уртэ. Но мгновение спустя Блэз увидел, как он слегка повернул голову и посмотрел прямо на Бертрана. Уртэ открыл рот, снова закрыл его, словно в душе герцога шла внутренняя борьба, но потом произнес очень ясно: — Я не убивал ее. И ребенка тоже.

Бертран замер, лицо его стало таким же бледным, как лицо умирающего.