Ян видел сквозь дрему, как над ним склонялись чьи-то лица. Они как будто были знакомы ему, но он не знал, кто эти женщины. Он слышал, как одна из них сказала:

— Лоида бы вылечила его. Она учила меня когда-то, но я забыла последовательность действий. Я боюсь, он умрет, если Лидия не отстанет от него.

— Да, в нее словно бес вселился, прости, Господи, мою душу грешную, — сказал другой голос. — Я еще тогда говорила Лоиде: девчонку нужно окрестить. Теперь ее силой не затащишь…

Ян снова погрузился в глубокий сон. Но это был не сон — он жил в палатке на берегу реки и, лежа на мягкой, слегка подсохшей траве, слушал под звездами Третий концерт Рахманинова. Потом он бегал в сгустившемся над водой молочно-белом утреннем тумане, пытаясь поймать женщину, шумно плескавшуюся в реке.

И все повторялось сначала: его появление на другом берегу, их пляска с Лидией под луной, жаркий полдень в лесу, где они, намаявшись после тяжелой работы, пили прямо из кувшина кисловатую прохладную сыворотку.

Яну казалось, будто он живет в этом сне, и если бы не посторонние звуки, он бы уверовал в это до конца. Но во сне он шел по солнцу, чувствуя босыми ногами сухую горячую пыль, а сам слышал раскаты грома и шум ливня. Еще он слышал, как кто-то молится. Но потом пришла Лидия (это, кажется, было во сне). Она прижалась к нему нагим трепещущим телом, обхватив руками его голые ягодицы, и он вдруг испытал сильное наслаждение. «Господи, помилуй нас, грешных, помоги, Господи, рабу твоему Ивану…» — доносилось глухое бормотание. Потом он услышал, как хлопнула дверь и кто-то громко вскрикнул. Он с трудом разлепил веки.

Женщина с длинными черными волосами (она была очень похожа на Лидию из его сна, но это была не та Лидия) боролась с другой — пожилой, с желтым морщинистым лицом и в надвинутом на самый лоб платке.

— Тебе гореть в геенне огненной! — громко воскликнула пожилая женщина. — Опомнись, Лидия что ты творишь?

Ян закрыл глаза. Ему навстречу бежала хрупкая девушка с волосами цвета майского меда и что-то кричала на ходу. Он не мог разобрать ни слова — между ними была дорога, по которой с ревом проносились машины. Они шли непрерывным потоком, и он никак не мог перейти через дорогу. И девушка остановилась, скорбно опустила плечи, потом повернулась к нему спиной и стала медленно удаляться.

— Маша, Маша, не уходи, — беззвучно шептал Ян.

— Команда отказывается плыть на Кубу, — докладывал Анджею Франческо. — Если хотите знать мое мнение, сэр…

— Не хочу. — Анджей протянул руку и взял стакан с неразбавленным джином. — Я знаю лично Фиделя Кастро. Он принимал меня в своей резиденции в Гаване. Высади этих болванов в ближайшем порту. Мы выпьем с Фиделем рома и поговорим о мировой революции. Ха-ха-ха. Этот хитрец внутри белый, как кокосовый орех. Франческо, ты знаешь, что такое мимикрия? — спросил Анджей и, не дожидаясь ответа на свой вопрос, сказал: — Это один из видов защитной окраски и формы, то есть полезное и выгодное для данного вида хомо сапиенс сходство по внешним признакам с покровительствующими ему особями, то есть коммунистами. Кэп, вы случаем не коммунист?

— Нет, сэр, — серьезно отвечал итальянец.

— Ну и зря. Ибо коммунизм — это та самая инъекция, после впрыскивания которой наша старушка Европа задрыгала своими подагрическими ножками и даже вскочила с мягкой перины, на которой долго и сладко почивала. Но тут же попала в солдафонские объятия некоего господина Шикельгрубера, который грубо насиловал ее и пинал сапогом в толстую задницу. А коммунисты вступились за ее честь. — Анджей сделал большой глоток из стакана, поперхнулся, закашлялся и расхохотался. — Франческо, ты когда-нибудь вступался за честь обиженной женщины?

— Да, сэр, — все так же серьезно ответил итальянец.

— В таком случае Фидель встретит тебя с распростертыми объятиями. Гавана очень красивый город, капитан Грамито-Риччи, и женщины там что надо. Не то что в России — не-до-тро-ги. Полный вперед к берегам Кубы, капитан!

— Я не могу ослушаться его приказа, — сказал Франческо Маше. — Он хозяин этого судна, а я дал письменную клятву в открытом море беспрекословно подчиняться всем его приказам. Дело не в том, что я боюсь попасть под суд, — это касается моей чести. Бог даст, и он еще изменит свое решение. Ты не пыталась его отговорить?

— Последнее время он избегает встреч со мной. Это с тех пор, как я сказала ему, что Юстина умерла. Наверное, я не должна была говорить ему об этом — кажется, я лишила его единственной надежды. Что с нами теперь будет, Франческо?

— О, миссис Шеллоуотер наверняка позаботится о том, чтобы ее драгоценного супруга поместили в лучшую психиатрическую лечебницу, где из него снова сделают пай-мальчика. Правда, думаю, ненадолго. Но он не пропадет, ибо мимикрия — одно из величайших изобретений природы. Символ живучести человеческой расы. Прости, что я это сказал — ведь он твой отец…

— Да, он мой отец. И никуда мне от этого не деться. Я не могу бросить его на произвол судьбы. Тем более что другого выбора у меня сейчас нет. Видимо, мимикрия в крови всех Ковальских.

Команда покинула судно в Картахене.

— Отсюда рукой подать до Нью-Орлеана, — со вздохом сказал Франческо. — Парни, которых я взял вместо моих итальянцев, особого доверия не вызывают, — делился он своими опасениями с Машей. — Но плыть на Кубу не хочет никто из приличных моряков. Ни за какие деньги. Советую тебе переселиться в каюту рядом с моей. И возьми на всякий случай вот это. — Франческо протянул Маше «браунинг». — Умеешь им пользоваться?

— Кажется, да. — Маша грустно улыбнулась. — Никогда не думала, что мне пригодятся знания, полученные на военной кафедре. Я умею стрелять даже из автомата Калашникова. Слыхал о таком оружии?

— Да. Мне довелось побывать во Вьетнаме. Не забывай запирать дверь своей каюты.

Карибское море было очень неспокойно — дул сильный ветер с материка. Анджей страдал от морской болезни и почти не вставал с койки. Маша много времени проводила на капитанском мостике рядом с Франческо. Она загорела и окрепла душой. Судно держало курс на Ямайку, где предстояло пополнить запасы горючего и продовольствия. Маша изо всех сил старалась не думать о будущем, и, как ни странно, последнее время ей это удавалось.

— Будет шторм, — сказал Франческо. — И очень скоро. Видишь, как распушили хвосты перистые облака? Посудина довольно неуклюжа. Похоже, мне придется самому встать за штурвал. Я бы хотел, чтобы ты все время была в поле моего зрения. Возможно, я излишне подозрителен, но эти парни уж больно нахально разглядывают тебя.

— Они ведут себя вполне пристойно, — возразила Маша. — Хотя я, честно говоря, их побаиваюсь. В особенности мулата с серьгой в правом ухе. Кажется, его зовут Карлос. Но я не думаю, чтобы они… Все-таки мы живем в двадцатом веке.

Франческо присвистнул и тряхнул головой.

— Мы живем в двадцатом веке. Это очень жестокий и не романтичный век. Я не хотел бы тебя пугать, но… — Он замолк и отвернулся, не смея сказать Маше, что последнее время она стала ему очень дорога и он больше всего на свете боится ее потерять. Кажется, девушка тоже благоволит к нему — с удовольствием отвечает на его поцелуи, а часто даже целует первая. Она называет это «русским поцелуем», и у него замирает сердце, когда он его вспоминает. Но их еще разделяет целая пропасть. Он, Франческо Грамито-Риччи, готов на все, лишь бы ее скорей преодолеть.

Маша открыла глаза, услыхав какой-то шум. В каюте было темно, лишь выделялся едва заметным расплывчатым пятном иллюминатор. Она слышала над собой чье-то прерывистое дыхание.

— Кто? — спросила она по-английски и интуитивно сунула руку под подушку, где лежал «браунинг».

— Не стоит, мисс, поднимать шума. Я Карлос. Команда поручила мне переговорить с вами.

Она слышала, как Карлос сел в кресло возле туалетного столика, загородив собой смутно поблескивающее зеркало.