Ну, она дрожит, а я ходом веду ее по дороге, назад глянул - никого не видать, я давай к ней жаться, а сам покашливаю, молчу, делаю вид, что дюже смущен. "Ты чего, говорю, дрожишь? Замерзла?" - "Не знаю..." - это она-то. Ну, я сейчас ей свой пинжак на плечи. А это, студент, учти, первое дело - пинжак ей свой отдать. Как накинул, так она сразу как мышь.
Так я ее и проводил до самого двора, а пуще всего рад был, что попутно. А то, если б с Горок была, ошалеешь провожать-то! А тут ничего, соседи. За двор зашли, за зады, посидели на бревнышке, я ей про свою жизнь толкую, разливаюсь, говорю идейно, как из газеты, они, такие-то, это любят. А после обжимать начал. Она сперва побрыкалась, потом ничего, сомлела... Сопит, собака, трясется! Через неделю, увидишь, полный порядок в колхозе будет - я с ними умею!
- Подлец ты! - сказал Саша.
Серега захохотал, задирая ноги, шлепая себя по ягодицам.
- Хотишь на спор? Ну? - весело предложил он. И, не дождавшись ответа, все еще улыбаясь, отвернулся, понюхал руки, поерзал, устраиваясь поудобнее, и заснул, вздрогнув несколько раз.
IV
Перепали было дожди, и все быстро заосеняло.
Размокли дороги, крыши и стены дворов потемнели, не спеша, плотно и низко поползли с севера тучи, стало холодно, сено в сарае отсырело, и было страшно вылезать по утрам из-под тулупа.
Но скоро дожди кончились, и все опять засияло последней красотой позднего лета. Золотилась паутина в жнивье и кустах, опять подолгу кровенела, а потом желтела, зеленела вечерняя заря. Опять падала роса по утрам, воздух был резок, и все чаще крыши и траву обсыпал хрусткий иней.
По садам, по полям, по рябинам тучами летали скворцы. В ригах молотили, веяли, воздух был полон тонкими звуками работающих моторов, в город шли и шли машины с зерном, и тончайшая пыль висела сухим туманом над дорогой.
Серега пропадал на гулянках. Охоту он совсем забросил, и Саша ходил один, ходил упорно, утром и вечером, хотя и ему уже не терпелось пойти в клуб. Ему теперь не с кем было перемолвиться словом, он часто задумывался, делался тоньше, отчетливее лицом, скулами. Глаза его стали прозрачнее, больше, и все пристальней смотрел он теперь на встречавшихся ему девушек.
А Серега приходил ночью, шуршал сеном, ложился, начинал сопеть, ворочаться, и пахло от него духами и пудрой. Если Саша спал, Серега будил его и начинал изводить разговорами о Гале.
И вот однажды Серега пришел под утро и не разделся по обыкновению, а сел с краю, снял сапоги, свесил ноги, закурил и окликнул:
- Студент! Спишь ей нет?
- Ну что? - грубо отозвался Саша.
Серега помолчал, покашлял, потом сказал:
- Пол-литра с тебя, студент! Проиграл ты.
- Врешь! - сказал Саша и сел.
- Чего мне врать? В милиции, что ли? - равнодушно возразил Серега, и по вялости, с какой он возразил, Саша понял: не врет!
И начал зачем-то обуваться, чувствуя боль в сердце и жалость к себе. Как будто что-то нехорошее, стыдное произошло именно с ним. А Серега повалился на спину, заложил за голову руки, потянулся, посмеялся и заговорил:
- Я еще дня три назад заприметил, что она одна у себя на сеновале спит. Ну, виду не даю, все так уговариваю... Нет, никак! Да ты куда это?
- Никуда, - сказал Саша, замирая, шаря по сену дрожащими руками.
- А мне вроде показалось... Ну, сегодня расстались все честь по чести, взошла она к себе, я за воротами остался... - Он вдруг засмеялся. - А сосед у них, старик шалавый, сад свой стерегет. Выйдет в тулупе с ружьем и вот ходит, как тот часовой. Погомонили по деревне, тихо стало. Дай, думаю, яблочка... Полез. Через плетень перескочил, да неловко, ногами в хворост. Дед зашумел: "Ктой-то! стрелять буду! - и курком ка-ак щелканет! Я как брякнулся, так и лежу лосом в землю, аж спина похолодела. Вот, думаю, нарвался, вдарит в заднее место - вся любовь пропала! Ничего, постоял, отошел. Тут я яблок пяток сорвал - и обратно. Хотел тебе пару снесть, да как-то замечтался, сам все съел.
Сижу это я на бревнышке, яблоки грызу, обдумываю положение, у самого уж руки-ноги отымаются, а кругом-то - темно-о! Сгрыз, снял сапоги и пошел. Взошел в сени, как вор какой, весь трясусь. Лезу по лестнице, не дышу, чтобы, значит, ни стуку, ни грюку... Голову вытягиваю, гляжу - где? Гляжу, лежит под самой стрехой. Пополз я по сену к ней... Да кудай-то ты?
- Пошел к черту! - закричал Саша визгливо, нашаривая ногой перекладину. Скотина! Идиот! У-у!
В нижней рубахе, успев надеть только сапоги, вышел он из сарая, пошел к дороге, сел на бревне возле мостика через ручей, сгорбился, сотрясаясь от озноба, от тоски и гадливости.
А минут через пять, одетый, вышел на улицу Серега, огляделся, увидел Сашу, подошел, сел на другом конце бревна.
- Чего ты, студент? - спросил он насмешливо. - Ай завидно? Я тебе, дуре, давно говорил, брось ты охоту - всему свое время. Ну, хотишь, и тебя познакомлю? У Гальки подружка есть, одинокая, скучает. Та, верно, не такая красивая, ну да тебе и та сойдет... А?
Саша молчал, отвернувшись. Ему было горько и одиноко. За деревней послышались голоса, потом показались темные фигуры - гурьбой шли по дороге, посвечивая папиросами. Подойдя к мостику, замолчали и остановились, приглядываясь.
- Он? - неуверенно спросил кто-то.
- А ну, пойдем...
И они все сразу завернули и пошли к охотникам. Серега поднялся, расставил ноги, сунул руки в карманы. Ничего не понимая, но предчувствуя что-то ужасное, поднялся и Саша.
- Закурить есть? - спросил кто-то из подошедших.
- В сарае... - не своим голосом сказал Серега.
- Постой! - выдвигаясь, сказал низкий крепкий парень в солдатской фуражке и цепко схватил Серегу за рукав. - Гальку знаешь?
- Ну чего ты... Брось! - слабо сказал Серега.
- А чего тебе в клубе говорили, помнишь, сука?
- Да что вы, ребята... - бормотал Серега, начиная дрожать. - Я же свой, деревенский! Не надо, ребята! А с ней я не встречусь больше...
- Ага, не встретишься! - с бешенством повторил державший его и часто задышал.
- Вот гад буду! Честно говорю... Завтра же уеду!
- Ага, уедешь! - все так же бессмысленно, распаляясь, повторил коренастый.
Но тут, кашлянув, придвинулся к ним другой, высокий, гибкий, в галифе и сапогах, с пучком каких-то белых цветов в кармане пиджака.
