Когда он увидел их в первый раз, они были похожи на пять пушистых пищащих комочков. Нейт, гордый отец, со смехом по очереди показывал на каждого пальцем и называл имена: Яранг, Тыгриску, Шарант, Илеар, Даймонд. Однако тогда Джеймс думал только о том, что пятеро малышей — это перебор для отца-одиночки, но Нейт был так счастлив, что Джеймсу оставалось только порадоваться за него. У самого Джеймса, такого же отца-одиночки, детей было всего двое, но и то он считал, что это многовато. Тот факт, что они были двойняшками, ситуацию только усугублял. С другой стороны, где один, там и два, а собственные родители всегда были готовы помочь.

Когда он встретился с малышами Нейта год спустя, те уже мало чем напоминали милых котят, и рядом с могилой погибшего отца казались слишком взрослыми. И одинокими. Джеймс только поджал губы, глядя на поникшие ушки и хвосты, а спустя еще месяц его и так немаленькая семья увеличилась еще на пятерых.

Работники органов опеки только качали головами, раз за разом ища повод отказать человеку, у которого и без того двое детей, но приютов, в которых можно было бы разом разместить пятерых маленьких каноанни, не нашлось, а разлучать братьев не имели права. Джеймс только хмыкнул, когда высокая, высохшая, словно мумия, старушка отдавала ему документы. Нет, никакого расизма, просто она искренне считала, что Джеймс не сможет позаботиться о малышах. А у Джеймса не было выбора. Кроме него и сыновей, у Нейта не было никого, и предать память старого и любимого друга он не имел права. Когда-то Нейт спас ему жизнь, а потом и душу, и если бы не он, то не было бы сейчас на свете Джеймса. А вот сам Джеймс уберечь Нейта не смог, хотя в том и не было его вины. Нейт погиб глупо, быстро, спасти его не успел бы никто. Так что вырастить его детей — это самое малое, что мог сделать для него Джеймс.

…Пятеро малышей в жизнь его семьи влились на удивление легко и быстро. Достаточно взрослые, чтобы понимать слово «нельзя», но не настолько, чтобы не пытаться проверить границы запретов, они шкодничали, как и все дети, но в меру. Дрались все разом, и ревели над разбитыми носами и подраными ушами и хвостами тоже все вместе. Сначала Джеймс переживал, как их примут его собственные сыновья, двойняшки Артур и Июм, но перестал беспокоиться об этом уже на второй день, когда увидел, как все семеро с сосредоточенным видом строят из конструктора город-крепость. Слаженно, четко, смеясь или сопя, они передавали друг другу элементы или инструменты, а потом также вместе сидели за одним столом и втихаря обменивали зеленый горошек на фасоль. По крайней мере, когда Джеймс вернулся к столу от плиты, весь горошек лежал на тарелках Артура и Июма, а вот фасоль перекочевала на тарелки котят. Джеймс тогда только усмехнулся про себя, но сделал вид, что ничего не заметил. Напряжение немного отпустило, но по-настоящему расслабился он только вечером, когда мелкие потребовали почитать им сказку. Ради удобства он устроился на подушке на полу, и через пару минут с удивлением обнаружил, что окружен семью малышами, которые, трогательно прижавшись друг к другу и к нему, смотрели одинаково завороженно, ловя каждое слово. Это было так тепло, так уютно, что дыхание на миг перехватило и последние сомнения исчезли без следа.

…Разумеется, было трудно. Потому что родителей у него было хоть и двое, но у них самих была работа, и сидеть с ребятней так часто, как им хотелось и как было нужно Джеймсу, они не могли несмотря на всю любовь к «пузатой мелочи», что к своей родной, что не родной, но все равно своей. Самым сложным, как оказалось, были походы по магазинам. Их первая совместная вылазка состоялась, когда недалеко от дома открылся молл, но Джеймс долго еще вздрагивал, вспоминая этот поход. Нет, дети вели себя, на удивление, вполне прилично, не закатывали истерик, не требовали купить им игрушку или конфет, не бегали, не пытались спрятаться и вообще держались поближе, а вот чужие взрослые…

Да, Джеймс знал, что они привлекают внимание и что семеро детей, из которых только двое принадлежат к гомо сапиенс — само по себе редкое явление, но не настолько, чтобы глазеть и показывать на них пальцем. Никогда Джеймсу не было так стыдно за собственную расу, как в тот день. Хотя бы потому, что попадавшиеся им на пути каноанни очень вежливо и мягко интересовались у малышей, не обижают ли их в такой большой семье, хорошо ли ухаживают, а когда получали положительный ответ, смотрели на Джеймса с теплом и уважением. Тогда Джеймс уже всерьез решил вернуться домой, несмотря на обиженные мордашки мелкотни, которой обещали развлечения, но положение спас один из каноанни — работников молла, отдав на растерзание целую игровую комнату. Джеймс только выдохнул облегченно и, оставив ребятню под его присмотром, ринулся по магазинам. Одежда, обувь, когтеточки для котят — его покупки заняли багажник полностью и кое-что мальчишкам пришлось держать на коленях. В целом, день удался, но больше в магазины всей семьей они не ходили, и если кому-нибудь надо было что-нибудь купить, Джеймс брал этого «кого-нибудь» и шел за покупками вместе с ним, принося домой еще и ворох маленьких подарков, чтобы порадовать остальных, которые, впрочем, ничуть не скучали, занятые играми друг с другом. Джеймс не мог назвать себя идеальным отцом, но он гордился тем, что смог научить сыновей, всех своих сыновей, быть… настоящими. Не жадничать, не ябедничать, не обижать, не делать зла, помогать. И, леча синяки, царапины от когтей или покусанные носы, с внутренней радостью слушал отказы выдать виновника очередной ссоры. Тем более, что с возрастом котята научились не использовать когти как свое преимущество, а Артур и Июм — не дергать их за хвосты и чувствительные ушки.

Когда мальчишки подросли и пришла пора отправляться в школу, различие в расе между его детьми на какое-то время стало настоящей проблемой. До сих пор эти самые проблемы заключались только в том, чтобы не перепутать штаны и джинсы с прорезями для хвостов с остальными и не поддаваться на уговоры и не покупать мороженое или шоколад с мятой, употребление которой каноанни разрешалось только с восемнадцати. Но в случае школы все было гораздо серьезней.

…Каноанни на их планете жили не всегда. Впрочем, мало кто вспоминал, что изначально каноанни прибыли как захватчики. Потерявшие свой дом, они летели от системы к системе, ища планету, которая бы им подошла. К несчастью, или наоборот, к счастью людей, ею стала старушка Земля. Перенаселенная, гибнущая, истощенная, задыхающаяся от смога и выхлопных газов. Погрязшая в междоусобных войнах и, как оказалось, не способная отстоять собственную независимость, несмотря на то, что каноанни было меньше, гораздо меньше. Они были умнее, сильнее, и им было нечего терять. Земля пала почти без боя. Но это «почти» стоило жизни сотням миллионов землян. Тектоническое и ядерное оружие, задействованное властями разных стран, не сумевших договориться друг с другом, начало цепочку катастроф и за несколько месяцев после этого население планеты сократилось более, чем наполовину. Отстраивали и поднимали из руин оставшееся уже вместе с каноанни. Их ассимиляция вообще прошла на удивление легко и быстро. Возможно, потому, что в их планах не было поголовного уничтожения коренного населения, создание резерваций или использование в качестве рабов. Каноанни нужен был дом, тепло и уют. А возможно, все дело было в том, что они были слишком похожи на земных кошек. Разве что ростом были чуть выше обычного человека, ходили на задних ногах и не гнушались одеждой.

Первый рожденный полукровка стал настоящим шоком. Его фотографии до сих пор можно было увидеть в любом учебнике по истории. Крошечный котенок на руках у каноанни-матери. Еще не знающий, что стал надеждой на выживание целой расы.

С каждым новым поколением каноанни все сильнее сливались с людьми, все больше менялись и, в конце концов, стали такими, какими были сейчас. Все такие же выносливые, сильные, высокие и гибкие, но черты их лица стали почти человеческими, только разрез глаз остался тем же, да зрачок сужался или расширялся в зависимости от освещения и испытываемых эмоций. А вот цвет радужки мог варьироваться от карего человеческого до совершенно фантастического янтарного кошачьего. Ушки были прежними, разве что теперь они утопали в волосах, пришедших на смену кошачьей шерстке. Острые зубки, длинные пушистые хвосты, выпускаемые когти и абсолютно кошачьи повадки. У некоторых, в чьей крови гены предков были особенно сильны, все тело или только позвоночник покрывал мягкий легкий пушок, но похвастаться этим могли немногие.