Глухой ропот послужил ответом, но несколько всадников все же погнали лошадей в дым. Первое шевеление прошло по зарослям. Казаки побежали обратно поодиночке, парами, мелкими группами. И вот вся масса хлынула назад.

— Что ж делать будем? Ты решай…

Отряды еще откатывались, а атаман уже набрасывал перед кучкой ближних своих план новой атаки:

— Манычская сотня попала меж двух огней, потому и легла. Идти надо так, — и он прочертил прутиком по земле. — Чтоб одна башня заслоняла от другой. С одной стороны, одной колонной…

В одной из толп Анжелика заметила Мигулина, мокрого, грязного и злого, как и все остальные. Он не подошел на этот раз. Издали видно было, как он присел вместе со всеми в кружок, что-то обсуждал, качал головой и оглядывался на башни. Протащили несколько раненых и убитых. Мигулин, как и все, молча проводил их взглядом.

«Если его убьют…» — мелькнула мысль у Анжелики. Ей почудилось, что от жизни этого человека зависит успех ее предприятия. Понимая опасность подобного заблуждения, она тряхнула головой. Сколько их было вокруг нее, молодых и красивых, отважных и честолюбивых, влюбленных и благородных. Ради нее они были готовы на все, и большая часть их исчезла из ее жизни. По разным причинам. По большей части — погибли. Она щедро платила им. Она платила любовью. Иногда просто расплачивалась своим телом. Деньги не в счет. Лишь любовь и жизнь — достойная плата на этом свете.

— Постройте сотни!

Сверху было хорошо видно, как сидевшие казаки сбились в плотные прямоугольники. Самаренину подвели рослого гнедого коня. Он вскочил в седло, подбирая поводья и усмиряя заволновавшегося гнедого. Полсотни верных и ближних казаков столпились за его спиной. Их кони горячились и приседали от визга редких, долетавших ядер. Белый бунчук — конский хвост на древке — был поднят над головой атамана.

— С богом!..

Гнедой конь осторожно, шагом спустился с холма. Белый бунчук поплыл вдоль неровного строя. Казаки стояли по сотням, по городкам, снизу до верху, как лежали те городки вдоль по реке с крымской или с ногайской стороны. Первыми встретили атамана казаки самого нижнего городка, судимые и за разные провинности под самый Азов выселенные. Носил городок имя не броское, но мало приличное. В грамотах и на ландкартах скромно именовали его «Самый нижний» или же «Стыдное имя». Казаки меж собой называли его «Ср…ый». Стояли в строю ребята лихие, оторвилы и великие грешники. Должен был атаман их приветствовать, но смутился. Это не Черкасск, не Раздоры. Там можно выехать и крикнуть: «Здорово, черкасские казаки!», то же и с раздорскими. А тут что кричать? Но не зря Самаренина в походные выбрали. Приободрился атаман и назвал судимых и штрафованных просто «низовыми».

— Привет вам, низовые казаки!

Те расхохотались.

— Мы свой городок «Атаманским» назвали. Зови нас, Михайло, «атаманцами».

За казаками «самого нижнего» городка стояли согни из Черкасска, отличавшиеся убранством и оружием богатым: Черкасская, Павловская, Средняя, на левом фланге вместе казаки с Прибылянской и Дурновской станиц. Эти себя уже столичными жителями считали, держались гордо, даже развязно. Поприветствовал и их атаман.

Дальше стояла сотня с Белой Манычи, передового городка, выдвинутого против ногаев и других кубанских и горских народов. Много среди них было раненых, только что влезли они меж двух башен, и окатили их турки свинцовым дождем. Но стояли бодро.

— Здоровы ли, маноцкие казаки? — крикнул им Самаренин.

— Здоровы… Руководи давай…

— Ну-ну…

За манычскими стояли казаки с городка Бесергенева, мордвины беглые, державшиеся кучно и злые, чем среди всех иных городков отличались. Как сбежали они от царя Ивана Грозного, так их всех, несколько сотен с женами и детьми, поближе к туркам и татарам поселили (Черкасска еще не было, несколько жилищ всего на острове размещалось и укрепление деревянное, слабое), чтоб стоял новый городок против турок передовым постом.

Стоявшие за бесергеневскими сотни сливались в один сплошной ряд. С холма не видно было интервалов, но и там казаки были известные, городки их с историей и с родословной: Нижние Раздоры, Семикаракоры, Бабский городок, Верхние Раздоры, недавняя столица, и казаки с этого городка с черкасцами все время соперничали, а дальше — кагальницкие, михалевские, каргальские, кумшацкие, терновские и другие низовые казаки, что вышли под Азов, не дождавшись своих братьев из городков верхних, не менее известных и славных.

Всех приветствовал походный атаман и вернулся к середине строя. Что он говорил, размахивая саблей, Анжелика понять не могла, хотя слов попалось много и знакомых, но по большей части слова оказались новые и очень похожие на татарские. Казаки сдержанно посмеивались:

— Во, Михайло расходился…

Ближние атаманские подручники с каменными лицами застыли под бунчуком. Ветер играл с длинным белым волосом конского хвоста на древке, с сотенными значками над строем. Он становился все сильнее, свежее. Этот ветер, прилетавший с близкого моря, казаки называли «низовкой».

Атаман закончил речь. Казаки ответили ему дружными криками. Несколько конников взлетели на холм с приказом к командиру пушкарей:

— Вытаскивай пушки на чистое, ближе к камышу, да побыстрей!

Тот засомневался:

— А не утопим? Не завязнем?

— Тебе что сказали? Оглох? Быстро…!

Пушкари и знакомый уже Анжелике одноглазый старик с подручными выростками поволокли пушки из траншеи на чистое место и стали скатывать их с холма ближе к камышам. Они чуть не раздавили Анжелику и опрокинули телегу, под которой она сидела.

— Подрывай! Устанавливай!

Под огнем с башен пушкари стали копать землю и ровнять площадку для установки орудий.

Самаренин, распаливший сам себя (таким казаки его очень редко видели), вертелся перед строем на разгорячившемся коне:

— Кто с лестницами — вперед! Главное добежать, а под самими стенами они вас не достанут. Только в камышах опять не заляжьте…

Наконец, несколько орудий были установлены и заряжены. Одноглазый с выростками по команде отскочили.

— Пали!..

Пушкарь, морщась, поднес фитиль…

— Крепкая, черт!..

Ядро, пущенное с недалекого расстояния, врезалось в каменную стену под углом, брызнуло каменной крошкой и срикошетило — плюхнулось в донскую воду далеко за башней.

— Правее наводи!

Ответные ядра запрыгали по холму и, обдав Анжелику горячим воздухом, врезались и повалили палатку походного атамана.

— Пали!..

Несколько казачьих пушек ударили разом. От удара, казалось, вся турецкая башня содрогнулась и должна была треснуть, как ореховая скорлупа…

— Вот теперь попали! Еще разок!..

— Накатывай!..

— Заряжай!..

— Пали!..

Самаренин, оглянувшись на работу пушкарей, вновь обратился к сотням:

— Ну? Готовы, сироты?

Сотенные командиры с визгом и лязгом потащили сабли из ножен.

— С богом, ребята! Пошли!..

Сотни, ломая строй, волной хлынули через высоты к камышам. Но бросились они не разом, не одной линией. Центр постепенно отрывался, мчался во весь дух, за ним, сжимаясь все больше и больше к середине, бежали казаки с флангов построения. Постепенно вся атакующая лавина перестроилась на бегу в подобие одной чудовищной по размерам колонны. Стоявшая за Доном башня прекратила огонь. Атакующие были укрыты от нее стенами ее соседки, осажденной башни.

Со свистящим шумом и треском полег под ногами наступающих камыш. Бег замедлился. Захлюпала, заплескалась вода под ногами, кто-то повалился, споткнувшись о кочку. Несколько удачных выстрелов с башни белыми дымами встали в самой гуще атакующих, повалили разом с десяток человек. Но колонна неудержимо рвалась через камыши к башне, задние подпрыгивали на бегу от нетерпения. И вот, подобно волне морского прибоя, первые ряды пересекли заросли и выскочили на возвышенность: прямо под каменные стены.

— Лестницы…

Первая лестница, колеблясь, поплыла над головами, задралась и, дрогнув, уперлась в стену меж бойницами. Из ближней бойницы немедленно высунулся шест, стал сталкивать ее. Лестница скользнула, царапая стену и повалилась, кто-то, успевший забраться на несколько ступеней, спрыгнул в толпу. В ответ пыхнули дымком несколько выстрелов снизу и турок, выронив шест, свесился из бойницы, железный шлем, сверкнув, сорвался с его головы.