— Хорошо, Лука Андреев. Это я все передам, — сказал Мигулин. — Дай мне охрану, ребят надежных. Ты ж видишь… Везу эту красотку по тайному повелению, да вот пришлось через Уманского полка земли круг дать…

— Добро, ребят я тебе дам, — подумав сказал запорожец. — И сматывайся с ней, а то как бы вас…

Заворочался и приподнялся лежавший на полу оборванец. Взгляд его был мутен. Анжелика из-за плеча Мигулина показала ему кончик языка и страшные глаза. Оборванец застонал и вновь отключился.

— Оденься, — подтолкнул Анжелику Мигулин и нахлобучил ей на голову папаху. — Давай к лошадям…

Пользуясь темнотой, выбрались с сопровождавшими их запорожцами за ворота.

— Куда вы, хлопцы? — спросил стражник.

— На ту сторону. За Днепр. Татар открывать, — отозвался один из сопровождающих.

— Куда мы? — шепотом спросила Анжелика, когда выехали за ворота.

— На Дон, — также тихо ответил Мигулин.

— Но это войско идет в поход на Крым. Почему бы нам не отправиться с ними?…

— Ну какой это поход! С таким вождем дай бог, чтоб половина обратно вернулась, — неожиданно зло сказал казак.

Они пересекли вброд речку и, поплутав в темноте среди ручьев и озерец, спустились к широкому, искрящемуся под встающей луной Днепру. Несколько лодок ждали их в прибрежных камышах. Переправа затянулась. Лошади упрямились, не хотели идти в черную ночную воду. Наконец достигли противоположного берега.

— Ну, веди…

Один из казаков поехал первым, забирая влево, вверх по течению реки.

Еще несколько дней длилась скачка по степи. Пересекли реки Гайчур и Волчью. Степи не было конца и края.

— Чья же это земля? — спросила как-то Анжелика, изумленная безбрежностью покрытой цветами равнины.

— А вот того казака, — указал Мигулин на одного из сопровождавших.

— О! Этот казак так богат? — удивилась Анжелика.

— Толку-то? Все равно от татар житья нет…

На следующий день, так и не увидев конца разноцветному пахучему морю, Анжелика снова спросила:

— Это все еще земли того богатого казака?

— Нет. Это, пожалуй, уже пошла земля вон того, черноусого, — указал Мигулин.

На третий день, когда сделали привал на берегу безымянной речки, Анжелика опять поинтересовалась:

— А это чья земля?

— Это — ничья. Вернее, войсковая, — ответил Мигулин. — Земля Войска Донского.

Глава 14

Земля Войска Донского, не считанная и не мерянная, растянулась с верховий Донца и до Волги. Вступив на нее, Мигулин хотел отпустить сопровождавших его запорожцев обратно в Сечь, но неспокойно было в степи, и договорились, что доедут вместе до первого донского поселения.

В первом же поселении путешественников ждал новый сюрприз. С высокой меловой горы, покрытой полынью и казавшейся голубой под лучами солнца, они съехали к нескольким беленым хаткам на берегу сияющей речки. В крайнем дворе за невысоким, сложенным из дикого камня забором стояли под седлами несколько лошадей, и в тени под хаткой, прямо на траве сидели и лежали в живописных позах люди, одетые так же причудливо и разнообразно, как и обитатели недавно оставленной путниками Чертомлыкской Сечи. Один из них, казавшийся квадратным, блеснул лысиной и проворно заскочил в хатку. Оттуда вскоре показался еще один человек, одетый в богатый польский костюм, и стал всматриваться в подъезжающих.

— Везет нам с тобой, — вполголоса сказал Мигулин Анжелике. — Опять вляпались. Это Ванька Миусский, Стеньки Разина дружок. Ну да ладно, поехали.

Мигулин, Анжелика и четверо сопровождавших их запорожцев въехали во двор через воротца, сбитые из тонких жердей.

— Здорово ночевали, атаманы-молодцы! — приветствовал хозяев Мигулин.

— Слава богу, — лениво ответили из тени казаки.

— Миша! Мишаня! — Миусский сбежал с крыльца и шел к Мигулину, раскрыв объятия.

Они обнялись, потискали друг друга, потерлись щеками, притворно радуясь встрече. Миусский из-за плеча Мигулина остановил оценивающий взгляд на Анжелике, и она внимательно рассматривала его желтые прищуренные глаза, короткий нос и тяжелый подбородок.

Видя радость предводителя, поднялись и подошли здороваться другие казаки.

— Здорово, Щербак! Здорово, Мерешка! — обнимался с ними Мигулин.

Лысый, квадратный Мерешка по знаку Миусского опять проворно заскочил в хату. Мигулин проводил его взглядом и дал знак запорожцам, чтоб спешились. Казаки искоса поглядывали на Анжелику, тихо переговаривались.

— Откуда путь держишь, Мишаня? — ласково спрашивал Миусский, обнимая Мигулина за плечи.

— Из Москвы.

— Грехи замаливал? — криво усмехнулся Миусский.

— Вы грешите, мы замаливаем, — тоже усмехнулся Мигулин. — С легкой станицей был. А теперь вот везу маркизу… чи графиню… Приказ боярина Матвеева.

— Какие ж вести из Москвы?

— С турками и татарами война. Опять разрешают нам в море выходить.

— Великая милость! — язвительно рассмеялся Миусский. — Милость за милостью. Знаешь, что в Астрахани Шелудяка повесили?

— Как? Милославский ведь слово давал…

— Милоставского сместили, а Шелудяка повесили.

— Как же так?…

— Пошли в хату, поговорим.

Вслед за Миусским Мигулин, Анжелика и запорожцы прошли в чистенькую, прохладную хату, расселись по лавкам. Запуганная, бледная хозяйка принесла им из погреба по кринке холодного молока.

— Ты ж помнишь, что Милославский Шелудяка в Астрахани осадил, — начал Миусский рассказ. — А Шелудяк после того, как Стеньку взяли и Васька Чертов Ус помер, был у нас главным атаманом. Пришел к нам на помощь князь Каспулат Муцалович Черкасский и татар своих привел. Вызывает Шелудяка на переговоры. Тот сдуру поехал. Князь его схватил, заковал и Милославскому выдал. Но мы город не сдавали, и договорились с Милославским по-хорошему: мы им Астрахань сдаем, они нам всем прощение объявляют. Вышли мы за стены, вынес нам Милославский образ Божьей Матери, мы на колени попадали и Милославскому город сдали. Молебствие было благодарственное. Никого из наших не трогали, а сам Шелудяк при дворе у воеводы жил. Но меня, брат, не обманешь! Я еще зимой из Астрахани бежал с верными людьми, и ждем здесь… одного важного известия. А позавчера прискакал Максим Щербак: насилу из Астрахани ноги унес. Приехал в Астрахань новый воевода, князь Яшка Одоевский, Милославского сместил, нашим стал головы рубить, а Щербака за малым жизни не лишили, Федьку же Шелудяка повесили. Такая вот милость!

— Ну, а теперь чего делать думаете? — помолчав, спросил Мигулин.

— Тут недалеко в верхних городках много наших людей, из Астрахани, из Черного Яра. Подождем немного. Мы здесь летовать будем, на Донце. Ходят тут торговые людишки с Белогорода, с Оскола, с Маяка, и из иных украинных городов…

— Опять воровать будете?

— Ну уж и воровать! Наше дело — казачье. Да и ненадолго все это, — тут Миусский наклонился к слушающим его и вполголоса сказал. — Есть надежда, что поднимем скоро, как при Степане. И дело верное. Еще похлеще будет. Может, и ты с нами? А?

— Там видно будет, а пока я на службе. Везу вот красавицу…. — уклонился Мигулин.

— Вижу. Побаиваешься. Не трусь, дело верное, — наседал Миусский. — Никому не говорил, тебе скажу. Валом люди к нам повалят, потому как объявился у нас… — тут Миусский выпучил глаза и зловещим шепотом закончил, — царский сын Симеон Алексеевич…

— Кто? — так же шепотом переспросил Мигулин.

— Царевич Симеон!

Все притихли, испытующе уставившись на Миусского. Тот с важным видом покивал головой.

— И где же он?

Миусский встал, снова сел, потом сделал вид, что решился, махнул отчаянно рукой и шагнул к занавеске, отгораживающей дальний угол комнаты:

— На колени, казаки! Вот он, царевич Симеон Алексеевич, его царское высочество! — и он широким взмахом оборвал занавеску.

Молодой, лет пятнадцати-шестнадцати, человек сидел в креслице и грустно глядел на присутствующих. Казаки не упали на колени, а лишь приподнялись, во все глаза разглядывая предъявленного им царевича.