— Едут, едут! — загомонили в толпе, и народ стал опускаться на колени.

Из ворот выехал довольно скромный возок, за которым по три в ряд следовали очень пестро одетые всадники при оружии и на богато украшенных лошадях.

— Постельный возок, — зашептали по толпе. — Ночевать там батюшка наш будет…

— Постельничий там и стряпчий с ключом…

— А как же? Все, как положено…

За тремя сотнями жильцов — детей дворянских, дьячьих и подьяческих, до двух тысяч которых несли службу при царском дворе, — выехали три сотни стрельцов, эти ехали плотнее — по пяти в ряд. За стрельцами показались закованные в латы рейтары, ряды их тянулись бесконечно. Анжелика насчитала сотен пять, не меньше. Рейтарский строй замыкали двенадцать особых стрелков с неестественно длинными пищалями. Конница прошла, через небольшой промежуток времени показался какой-то важный господин на мощном гнедом жеребце.

— Дьяк Конюшенного приказа, — прокатился шепот.

В это время по ту сторону коридора, образованного пешими стрельцами, Анжелика увидела сидящего верхом графа Раницкого. Граф тоже увидел Анжелику, выглядывающую из кареты, помахал ей шляпой и поклонился, пригнувшись до самой конской гривы. Тузенбах, скрытый занавеской, несколько секунд рассматривал его, как будто хотел запомнить, и с равнодушным видом отвернулся.

«Ого! На бедного графа устроили настоящую облаву», — подумала Анжелика, и ей стало жалко юного ветреника.

По коридору меж ними катились, громыхая, возы, доверху нагруженные конской сбруей, конюхи вели на цепях великолепных царских лошадей, убранных кутазами и наузами, под седлами, прикрытыми горящими на закатном солнце, шитыми золотом коврами. Лошадей было не менее сорока.

— Царь! Царь! Великий государь!.. — народ стал кланяться, опускать головы до земли.

Шестерка украшенных перьями лошадей вывезла из башенных ворот большую и удобную английскую карету, возницы в бархатных кафтанах, в шапках, отороченных соболем и украшенных перьями, гордо восседали на высоких сидениях. Надутый, важный боярин в высокой шапке ехал чуть впереди кареты, а подле нее, у правой двери, гарцевал окольничий. Самого царя Анжелика не увидела. В карете сидели люди, но который из них царь, понять было невозможно.

За царской каретой в особом экипаже, именуемом избушкой, ехал царевич с дядькой и окольничим. За ним — бояре, окольничие, стольники и ближние люди и дальше опять конные стрельцы.

— Царица где же? — шептались в толпе. — Царица где?

— На сносях царица, — прошелестело.

— Не поедет.

На лицах читалось разочарование. Отсутствие в выезде царицы лишало возможности полюбоваться возками царевен, боярынь, карлиц, постельниц и других необходимых женщин.

Долго еще тянулись тяжело груженные возы, скакали всадники, осмелев поднимались с колен, громко переговаривались люди. Граф Раницкий исчез из виду. Барон Тузенбах хладнокровно рассматривал вырез на платье Анжелики. Взгляд его был немигающим, как у рыбы.

— Крис, поехали! — крикнула Анжелика; барона она почему-то опасалась больше, чем графа и его слуг.

Весь вечер Анжелика провела в отведенной ей комнате одна. Господин Марселис отсутствовал. Анжелика увидела его лишь на другое утро. Она спустилась в гостиную и застала там негоцианта и какого-то русского чиновника.

— Знаете ли вы меня, господин Марселис? — грозно вопрошал русский на ломаном немецком языке.

— Да, господин десятский.

— Хорошо, — сказал десятский и перешел на русский язык. — Имею наказ ведать и беречь крепко в своем десятке и приказать полковникам и полуполковникам и нижних чинов начальным и торговым и всяким жилецким людям и иноземцам, чтоб они русских беглых и новокрещенных и белорусцев и гулящих людей в дворах у себя для работы без крепостей не держали, и поединков и никакого смертного убийства и драк не чинили, и корчемным продажным питьем, вином и пивом и табаком не торговали… Ну да ладно… Скажи мне, Петр Марселис, знавал ли ты драгунского полка офицера Тузенбахуса?

— О, да!

— Бывал ли он у тебя в доме?

— Да, бывал.

— А не сказывал ли тебе оный Тузенбахус, что хочет драться на поединке?

— Нет, не говорил.

— А сам ты с оным Тузенбахусом на поединке не дрался?

— О, нет! Я торговый человек, я не воин.

— Да оно и по роже видно, что сам ты на такое не пойдешь… — пробормотал чиновник и поклонился. — Ладно, бывайте здоровы.

Марселис проводил русского чиновника и вернулся очень озабоченный.

— Что-то случилось? — спросила Анжелика.

— Барон Тузенбах сегодня ночью убит на дуэли, — ответил задумчиво негоциант.

— Но в России нет дуэлей!

— Здесь, в Немецкой слободе, они иногда бывают.

— И дрался барон с графом Раницким, — осенило Анжелику.

— Не обязательно, — поморщился Марселис. — Впрочем, этот юный вертопрах мог увидеть барона у вас в карете и вызвать его…

Анжелика сомневалась, что барона можно было рассмотреть с такого расстояния да еще прикрытого занавеской; скорее это была инициатива самого барона, инициатива, закончившаяся печально.

— Вы огорчены смертью этого человека? — спросила она, наблюдая, как хмурится, обдумывая что-то, Марселис.

— А? Да-да… — согласился негоциант, хотя видно было, что судьба барона интересует его не больше, чем пустая бутылка из-под вина. — Тем не менее у меня есть и хорошие новости. Вчера я договорился об аудиенции у здешнего министра иностранных дел, главы Посольского приказа, боярина Матвеева. Если этот вельможа возьмется за дело, ваше путешествие в Турцию будет напоминать увеселительную прогулку. Сегодня мы едем к нему.

Глава 7

Думный дворянин, окольничий Артамон Сергеевич Матвеев, царский любимец, еще не был пожалован боярством, но в силу вошел великую, заправлял всеми посольскими, иностранными делами. Отличался окольничий любезным обхождением, за многих перед великим государем заступался. По сравнению с предшественником своим, Ордын-Нащекиным, легковат был, но легкость эта служила как бы приманкой; липли к Матвееву послы: заносчивые ляхи, неутомимые в бунтах украинцы, лукавые донские станицы и незаметно для себя запутывались в клейкой паутине навязанных им с улыбкой соглашений и обязательств.

Посольский приказ до последнего времени веса большого не имел. Сидел в нем думный дьяк да отписывал, в вид божеский приводил, что царь с боярами да думными людьми наверху у себя решат, как с иностранными державами сноситься. Только со времен Андрусовского перемирия поручены все иностранные дела были одному боярину, Ордын-Нащекину, нелюбимому боярством за худородство, царь же Нащекина отличил и титул дал: «великих государственных посольских дел и государственной печати оберегатель», по иностранному — канцлер. С год назад Нащекина скинули, а дела его прибрал к рукам Артамон Матвеев. Ведал он делами иностранными, да Новгородской четвертью с городами Великим Новгородом, Псковом, Нижним Новгородом, Архангельском, Вологдой и другими поморскими и пограничными городами и доходы с них собирал, ведал также четвертью Владимирской и Галицкой и с недавнего времени — приказом Малороссийским.

Приказ работал споро, как машина. Ордын-Нащекин дьяков своих терзал всячески, чтоб не мешали кабацких дел с посольскими и в речах с иностранцами воздержаннее были, потому как Посольский приказ — око России, и иностранцы по нему о всей стране и всем народе судят.

Анжелика с господином Марселисом оставили карету у ворот и прошли через широкий двор к высокому резному крыльцу. Служилые люди дерзко поглядывали на ее полуобнаженные плечи, укрытые прозрачной косынкой, но встречных взглядов не выдерживали, смущались.

Внутри прихожая напоминала скорее не министерство иностранных дел, а разбойничий вертеп — человек двадцать необычно одетых людей, увешанных оружием и довольно свирепых на вид, оттеснили смирных служителей по углам, а сами расселись в живописных позах, громко, не стесняясь, переговаривались, пересмеивались и иногда позволяли себе выкрики.