Погода стояла необычная: весь декабрь - тепло и дожди. Лишь перед самым крещеньем открылась зима, и по хуторам, торопясь, начали бить скотину и птицу.
- А я своего только сбираюсь. Тетя Рая... - наконец решился спросить Талдыкин. - Може, я зря жду? Он не упреждал, никуда не заедет?
- Ничего не говорил,- встревожилась Раиса и пристально поглядела на управляющего. - Уж в такую пору... А може, чет случилось? Обломался посеред степи...
- Не должен...
- Вот и не должон! - вдруг тонко, со слезой проговорила Раиса. - Добрые люди по домам сидят, а мой скоро в тракторе и ночевать будет! А весь белый свет, всех лодырей да пьяниц не обработаешь!
- Ну, чего тута?.. - раздался от ворот голос хозяина.- Чего приключилося? - Тарасов вошел во двор, поглядел на управляющего, на жену.
- Вот тебе и чего... Ночь на дворе. Скотина не поена, не кормлена, а ты все блукаешь, с работой с твоей, пропади она. А я не в силах... Сколь разов я говорила: кинь все и иди придурком в бригаду. При доме завсегда будешь, при тепле...
- Перестань, Рая, перестань... - нагибая голову, проговорил Тарасов.Ступай, Рая... Мы зараз.
Раиса послушалась и пошла в дом.
- Козлята... уж насосалися...- со всхлипом напомнила она с крыльца. Беленосая и энта, мальначкая... окотилися ныне. Тоже надо покормить.
- Баба... - оправдался за жену Тарасов. - Тонкослезая... Да и здоровья... - это была длинная речь. Очень длинная для Тарасова. Она вместила в себя извинения за женины слезы, и раздумье о женском роде вообще, и рассказ о нелегкой Раисиной болезни.
- Я к тебе, дядя Гаврила... - начал и сразу запнулся управляющий. - Ты сам знаешь зачем. Уж попался, так давай начистоту. Куда ты солому возил?
- Солому ты не приказывал, - прикинулся ягнаком Тарасов.
- Я-то не приказывал, в том и дело. А ты ее возил. Вот я и спрашиваю: откуда, и куда, и зачем? Своей у тебя вроде хватает.
- Не возил я солому, - потупился Тарасов.
- Как не возил? Я лично, и председатель, и главный агроном догнали тебя на машине, останавливали дважды, а ты уехал. Но мы гнаться не стали, куда ты денешься? И отпираться так, дядя Гаврила, нехорошо. Попался, так давай начистоту.
- Обшиблись вы, - спокойно сказал Тарасов, все так же глядя куда-то в сторону. - Не возил я соломы, на кой она мне.
Управляющий был несколько обескуражен.
- Чего ж я, глупой совсем, дядя Гаврила? Уж раз попался...
- Обшиблись, - повторил Тарасов. Разговор был нелегкий, и следовало его скорее кончать.- Обшиблись, и чего толочить...
- Ну, гляди, дядя Гаврила, - уже другим тоном, с ноткой угрозы, сказал управляющий. - Я хотел по-хорошему. Все же с мальства тебя знаю, с твоим Виктором вместе росли... По-хорошему хотел. Не хочешь - твое дело. Председатель завтра участкового пришлет. Он с тобой по-другому, гляди...
- Ну, чего... - любимой фразой своей ответил Тарасов. Сейчас она означала будто покорность судьбе, но и немалую каплю задора в себе заключала: дескать, поживем - увидим.
Разговор был окончен. Управляющий пошел со двора, у ворот оглянулся: может, сдастся упрямый Тарасов? Но тот уже открывал козий катух, спрашивая рогатых обычное:
- Ну, чего тута?..
Малые козлята ответили ему сытым меканьем.
А между тем в доме Раиса собирала на стол. Поглядев из окна, она видела уходящего управа и самогонку стала доставать. А на печи, огонь в которой она взбодрила, грелась кастрюля щей и в тяжелой жаровне - мясо. Ел хозяин помногу. И как всякий человек, нахолодавший за день, любил горячее.
Еда поспела ко времени. Когда, управившись на базах, ступил Тарасов на порог, щи закипали, а в жаровне шкворчала и шипела в жиру гусятина.
- Зачем управляющий приходил? - спросила Раиса.
- Утра не дождутся...- ответил Тарасов и начал раздеваться.
Обычно он казался приземистым, оттого что был по-медвежьи могуч. Широченные плечи, тяжелые веслатые руки, грудь и спина котлом - все это как-то скрывала просторная, до колен, телогрейка. Но когда Тарасов раздевался, оставаясь в нательной рубахе, то сразу становился медведь медведем. Жесткий курпей волос на его голове был жуково черен и спускался по шее, под рубаху. И вся спина и грудь, весь Тарасов оброс этой короткой кучерявой шерстью. Широкое лицо его отливало темной медью, как у всякого человека, который под крышей лишь ночует. Нос... Нос, как говорится, бог троим нес, да одному Тарасову достался. Добрая бульба. И лишь глаза были суровому лику не в стать: они голубели малыми озерцами. Голубели смальства и теперь, когда Тарасову шестой десяток катил, ничуть не выцвели.
Раиса порядок знала, и, когда муж подошел к столу, на нем уже дымилась миска борща. Это хлёбово очень любил Тарасов и ел его огненным. Потом уже шло остальное: кислое молоко, жирное гусиное мясо, а к нему соленые помидоры, красные, целенькие, рядом с мраморным ломтем вилковой квашеной капусты. Ел Тарасов хорошо. А жена, обождав, когда он борщ похлебает, сказала:
- Письмо ныне принесли, от Ксени.
- Ну, и чего?.. - не оборачиваясь, отозвался Тарасов.
Ксеня была младшей дочерью, любимой. Теперь она жила в городе с мужем и дитем.
Раиса понятливо достала письмо и стала читать его:
- "Здравствуйте, дорогие папа и мама, Нам передали вашу посылку..."
Раиса читала громко и не торопясь, чтобы каждое слово мужа достигло. А дочитав, положила возле него письмо, и конверт, и белый листок бумаги с пятерней двухлетнего внука.
Тарасов поглядел, удивляясь, сколь крохотными могут быть детские руки. Он даже приставил свой палец для сравнения. Тяжелый палец с круглой скорлупою ногтя, считай, прикрыл отпечаток детской ручонки.
- Он не болеет? - спросил Тарасов.
- Кто?
- Алешка... Ручка дюже кащелая...
Раиса над мужниным сравнением искренне посмеялась.
- Да это ж дите... Два годика.
- Дите-то дите...- покрутил Тарасов головой.- Прям пичужкина лапка. Отужинав, он спросил:
- Ну, чего?
- Давай старую веди, рогастую. Надо ныне ее ощипать.
Тарасовы, как и все на хуторе, держали пуховых коз. И теперь наступала самая колготная пора: окот, и пух щипать надо.
- Я планую завтра Виктору позвонить. Нехай едут помогать. Мы не управимся. Трех всего пощипали. Еще боле десятка. Нехай едут.
- Ну, чего же, - одобрил Тарасов.- Нехай.
