Яэль глубоко вздохнула. П38 тесно прижимался к ее грудной клетке. Его металл сливался с ее плотью, с ее сердцем.

- Но что интересует меня больше всего... чего я совсем не могу понять... это почему ты меня спасла. Девушка, которую я знал в прошлом году, девушка, которая вырвала мое сердце голыми зубами... эта девушка уехала бы без меня. И даже не оглянулась.

Поезд гремел и качался. Лука пытался посмотреть ей в глаза, но Яэль не поддавалась. Вместо этого она смотрела на дверь. На бесконечную, освещенную луной пустыню.

- Я не единственный, кто притворяется кем-то другим, - Лука все еще шептал, но его слова казались ей такими громкими. Совсем рядом. Он был ближе, поняла Яэль, когда наконец посмотрела на него. Достаточно близко, чтобы ударить ножом или выбросить из поезда.

Вместо этого он ее поцеловал. Движение, состоящее и той же львиной грации, с какой он повалил Алексея.

Ее готовили ко многому. Голоду и пулевым ранениям. Зимним ночам и испепеляющему солнцу. Замысловатым узлам и допросам с пытками. Но это? Его губы на ее губах. Двигались и объединялись. Мягкие и сильные, бархат и железо. Противоположные элементы, разрывающие Яэль изнутри. Чувства расцвели, горячие и теплые. Глубокие и темные.

Яэль оттолкнула его. Назад и далеко. Каждая часть ее тела проснулась, кожа покрылась мурашками.

Лука разочарованно вздохнул. Звук был, как у последней ноты в трагической симфонии. Он все еще находился близко, наклонившись вперед, а его солдатский жетон висел между ними. Яэль увидела историю, навечно впившуюся в металл: 3/Крадш 1. 411. (Крадшутцен, старый военный батальон его отца.)

- Ты изменилась, - сказал Лука. Это было жутко. Как он был умен, хитер и близок. Как будто на ней и не было чужого лица.

Теперь отстранился Лука. Жетон ударился о его грудь, в то время как парень в один прыжок оказался на ногах. - Может, ты и спасла мне жизнь, но я тебя об этом не просил. Ты все еще должна мне услугу.

Прежде чем Яэль успела ответить, Лука исчез за стопкой коробок.

Поцелуй и побег.

Некоторое время она сидела, не двигаясь, наблюдая за тем, как все остальное движется, проносится и трещит вокруг нее. Горы на далеком горизонте. Сухая, потрескавшаяся земля, похожая на километры раскинувшейся ткани. Мальчики на коробках. Все еще спавшие.

Кроме одного. Глаза Феликса были открыты. Смотрели на нее так, что она сразу поняла: он видел. На нем была белая майка с короткими рукавами, и Яэль увидела, как плечи брата Адель напряглись. Сжаты, как и кулаки. Он поднялся с подушки, которой ему служила куртка.

- Хочешь, чтобы я ему врезал? - он соскользнул с коробок. Его светлые волосы были разбросаны по всему лицу. Если бы не сердитый голос, вся ситуация показалась бы даже комичной.

Губы. Чувство Луки все еще не покидало ее. Вкус песка и свирепости выл и вздымался внутри нее, как ураган.

Яэль покачала головой. Поднесла руку к губам и вытерла их. Как будто кожаный рукав мог помочь ей избавиться от него.

- Я бы с удовольствием, - пробормотал брат Адель.

Она помнила о драке в Праге. Ярость на лице Феликса, кровь и угроза на лице Луки. Столько неравных эмоций... Что ты сделала против Что он пытался с тобой сделать.

Чья злость была оправдана? Может, ни одного? Или обоих?

- Я справлюсь с победителем Лоу, - сказала она.

- Будь осторожна, Эд, - большой палец Феликса начал постукивать по костяшкам остальных. - С Лукой не стоит связываться.

Не стоит. Так ли это?

Она думала, она его знает. Лука Лоу. Родился 10 февраля, 1939. Помпезный, горделивый. Класс А. Мудак.

Но настоящие люди - это больше, чем изогнутый шрифт и документы, помеченные свастикой. Никакое количество отверстий от пуль и фактов из биографии не могли открыть души за этими глазами. Множество версий Луки, которые она видела.

Был победитель Лоу, который клялся в верности Фюреру и кричала "Кровь и честь" и "Хай Гитлер!". А потом был Лука, который сидел в песке и полировал солдатский жетон отца, выдыхая из себя запрещенный законом сигаретный дым, насмехаясь над законами Гитлера. Лука, который остался позади и потерял ухо ради раненного мальчишки.

Лука, который поцеловал ее.

Большая его часть стала показываться. Как будто она была археологом, раскапывающим руины. Мазок за мазком. Кусочек за кусочком. Медленно, но она начинала видеть сквозь зазубренную историю. Да, Лука Лоу - национал-социалист. Как и Эрвин Рейниджер (во имя стольких спасенных жизней). И разве Аарон-Клаус не был одет в типичную форму арийского представителя элиты, когда Яэль его повстречала? Да и на ней сейчас та же самая форма.

Да, Лука Лоу был национал-социалистом, но внутри он был другим. Там, где это имело значение.

- Если он тебя еще тронет, хоть раз... - костяшки пальцев на руках Феликса захрустели. Обратный отсчет...

- Хватит, - Яэль повторила манеру Адель отчитывать Феликса, хлопнув по его кулаку, как она однажды отдергивала руки Аарона-Клауса от тарелки с жаренными пирожками.

- Почему?

- Артрит. Костяшки покраснели. Мое здравомыслие, - добавила она.

- Безнадежны. Каждый из них, - рассмеялся брат Адель (и вновь Яэль напомнили об Аароне-Клаусе: шутки за карточным столом, поддразнивания, взъерошенные волосы, ощущение, что ты нормальный ребенок, но только лишь на момент). На лице Феликса показалась улыбка. Он раскрыл свои кулаки и похлопал по деревянной постели. - Отдохни немного. Это, конечно, не перьевой матрас, но сойдет.

Когда она легла на дерево, оно все еще было теплым. Феликс прислонился к коробке. Так близко, что Яэль могла слышать тиканье его карманных часов, видеть веснушки на щеках, похожие на рассыпанную паприку. Он смотрел и смотрел сквозь дверь вагона, прямо на полную луну.

Яэль закрыла глаза и ей стало интересно, о чем он сейчас думал. Может, о Мартине? А еще ей было интересно, в какой вагон исчез Лука. Этому уху нужна была медицинская помощь, и скоро...

Тик-так, яях-эль, тик-так, яях-эль, тик...

Когда она открыла глаза, стояло ясное голубое утро. Спертый воздух и окраины города прокрадывались сквозь открытую дверь вагона. Дети и собаки и курицы. Шаткие корзины с грязным бельем стояли между ними, как сигнальные флаги, их тонкие крыши уже отбивались от горячих солнечных лучей. Дорога из рыхлой красной земли, готовая принять вой мотоциклов.

Феликс прислонился к двери, выглядывая в город.

Яэль присела на коробке, почувствовала отпечатки дерева на щеке. Она не спала так крепко днями (неделями, месяцами, годами?). Яэль точно не помнила.

Брат Адель оглянулся посмотреть на нее:

- Эд, ты должна это увидеть.

На улице была целая толпа людей, - кожа цвета земли, волосы еще темнее - и все они танцевали, похожие на морские волны. Люди двигались под музыку и кидали в воздух над своими головами горсти порошка, где он затем расцветал.

Цвета. Яркие, яркие и везде. Сочный фиолетовый, фуксин заката, лаймовый зеленый, желтый, как пыльца, оранжевая лава, голубой, как глаза Вулфов. Небо было переполнено ими.

- Что, по-твоему, они делают? - спросил Феликс.

Яэль знала. Они были свидетелями Холи: фестиваля, посвященного прибытию весны. Она читала о них в книгах, которые Генрике удалось спасти от национал-социалистических костров. Страницы этой книги были полны сухих английских предложений, описывающих "местных людей в Британской Империи". Автор описал Холи лишь в одном параграфе: музыка, танцы, костры и восхитительные порошковые пигменты. Когда она читала об этом, сгорбившись в стуле Генрики, она пыталась представить себе, как это выглядит.

Но Яэль никогда не думала, что на самом деле увидит фестиваль. Столько цветов в одном месте. Пыль, значившая что-то, кроме распада и смерти.

- Они празднуют, - Яэль не могла сдержать удивления. Она думала, что в современном мире, как и многие другие вещи, этот фестиваль канул в прошлое. Но они уже пересекли семнадцатый меридиан. Прочь из Рейха и вперед в Великую Восточно-Азиатскую Империю, где такие слова, как "ариец" и "недочеловек" ничего не значили. Казалось, что император Хирохито позволял людям проводить свои традиционные фестивали.