Так они и попали в развалину в Ле-Боссе, и Мишель объявил, что внутреннюю отделку дома он возьмет на себя и создаст внутри уютный домашний очаг. По большей части все это так и осталось одними лишь намерениями. Иснара никогда не привлекала физическая работа. Он стал еще более интенсивно, чем когда-либо, заниматься своим маленьким антикварным магазинчиком в Тулоне: отсутствовал весь день, а затем еще и полночи, и лишь спустя годы Надин поняла, что в эти поздние часы отец посвящал себя преимущественно юным туристкам и проводил время в кабачках, на дискотеках и в чужих постелях. В то время Мария и начала рыдать по ночам в подушку, впитывающую ее слезы, и с тех пор, в общем-то, уже никогда не прекращала это занятие. Она тащила на себе необъятно большой сад, кур и коз, о которых так сильно мечтал Мишель, и маленькую девочку, из-за которой уже в двадцать лет прочно застряла в несчастном браке и начала выглядеть удрученной горем.

В их доме не было водопровода и электричества, а окна невозможно было закрыть плотно, без щелей. Мишель начал было строить ванную комнату, но эта работа на полпути надоела ему, и теперь на стенах этой комнаты были приклеены несколько кафельных плиток, а глиняный пол был наполовину уложен плиткой. Однажды – Надин тогда было шесть лет – ее отец с гордостью принес домой зеркало: антиквариат, красиво обрамленный в раму.

– Для тебя, – сказал он Марии, у которой были опухшие глаза, так как она две ночи подряд не знала, где он. – Для твоей ванной комнаты.

Это был первый и единственный раз, когда Надин увидела, как ее мать превращается в фурию. Мария уставилась на своего мужа так, словно не могла понять, что он только что сказал или как он мог так безобидно ей улыбаться. А потом схватила зеркало обеими руками и со всей силы швырнула его на каменный пол кухни. Стекло и рама разлетелись на тысячи кусочков.

– Не смей больше никогда этого делать! – заорала она; на лбу у нее вздулись вены, а голос надрывался. – Не смей никогда меня так обижать! Оставь себе свое дерьмо!!! Я не хочу никаких подарков, я ничего не хочу! Не от тебя! Я могу прекрасно обойтись без твоей дурацкой ухмылки, без твоего мямкания и вообще без всего твоего, без всего, что мне вообще от тебя не нужно!

Надин убежала в свою комнату и зажала уши. И только позже, когда в доме уже довольно долго стояла тишина, она вновь осмелилась выйти и украдкой пробралась на кухню. Мария сидела за столом, подперев руками голову, и плакала. Вокруг нее валялась куча осколков от разбитого зеркала. Мишеля нигде видно не было.

– Мама, – тихо спросила девочка, – что случилось? Почему ты не обрадовалась папиному подарку?

Мария подняла на нее взгляд, и Надин впервые спросила себя, как выглядела ее мать, когда глаза у нее не были заплаканными.

– Ты этого не поймешь, – сказала она, – ты еще слишком маленькая. Когда-нибудь потом ты сможешь это понять.

И в какой-то момент Надин это поняла. Ей стало ясно, что в жизни отца постоянно были другие женщины, что он был ветреным человеком, что он шел на поводу своих настроений, действовал, как ему вздумается; что он беззаботно проживал день за днем и вряд ли задумывался о других людях. Он женился на самой красивой девушке среди всех, кто жил между Тулоном и Марселем, но она отталкивала его своим постоянным нытьем, упреками и ворчливостью.

Когда Надин исполнилось четырнадцать, она не могла мечтать ни о чем другом, как о том, чтобы наконец расстаться с той жизнью, которую она вела. К тому времени Мишель влюбился в хозяйку одного бутика в Ницце и поспешно переехал к ней. Свой антикварный магазинчик отец сдал внаем и рассказывал каждому, желал тот его слушать или нет, что нашел женщину своей мечты. Поначалу он еще несколько раз появлялся около школы Надин, отлавливал ее там и отправлялся с ней в какое-нибудь кафе, выпить чаю или пообедать, и увлеченно рассказывал ей восторженными словами, как прекрасно обернулась его жизнь. Но эти посещения становились все реже, и в конце концов он вообще перестал появляться.

Надин тогда постоянно упрашивала Марию развестись и переехать наконец в уютную квартиру на берегу моря.

– Здесь ведь ужасно! Здесь мы закиснем! Здесь ничего не происходит, и этот дом сам по себе ужасен! И почему ты все еще хочешь быть связанной с человеком, который тебя только разочаровывал и изменял тебе?

Однако долгие годы, полные разочарования и слез, отняли у Марии все силы. Эта женщина уже не могла найти в себе энергию, чтобы внести в свою жизнь какие-то изменения. Она смирилась с домом, с одиночеством, со всеми неисполненными обещаниями, которых было так много в ее жизни. Хотя это вовсе не означало, что она перестала плакать. Мария смирилась и со слезами: они были неотъемлемой частью ее повседневной жизни. У Надин иногда создавалось впечатление, что ее мать плакала с той же целью, с какой другие курят, пьют или предаются еще каким-нибудь вредным привычкам. Когда Мария заканчивала работу или просто прерывалась, чтобы отдохнуть на минутку, она садилась за кухонный стол и плакала, а через некоторое время вставала и продолжала дальше заниматься делами.

В восемнадцать Надин окончила школу и была основательно сыта всем, что видела здесь. Этим отвратительным домом с отваливающейся штукатуркой и кучей временных пристроек. Вечным недостатком денег, который объяснялся тем фактом, что Мария ничего не зарабатывала, и они зависели от нерегулярно поступавших денег от Мишеля и от тех средств, которые выделял отец Марии, да и то после длительных прошений и мольбы. Слезами своей матери и ежедневным безутешным однообразием.

Надин часто думала, что если б встретила Анри теперь, то ни за что не вышла бы за него замуж, но тогда это было единственной возможностью навсегда покинуть тот дом.

– Знаешь, дочка, – промолвила наконец Мария, – ты всегда советуешь мне, что делать, чтобы стать счастливее. Но ведь правда в том, что я свою жизнь уже прожила. А твоя, напротив, еще лежит перед тобой!

– Мне тридцать три! – запротестовала ее дочь.

– Для тебя действительно пока еще все двери открыты. Если ты поступишь умнее, чем я. В тридцать три у меня была уже почти взрослая дочь, и меня бросил муж, бросил после того, как годами превращал мою жизнь в ад. Но…

– Все верно, – перебила Надин, – твоя дочь была уже почти взрослой. Ты была свободна. Но ты не пошевелилась.

Мария со звоном поставила на стол свой бокал с кофе, который она только что пыталась поднести к губам.

– Твой отец, – резко сказала она, – медленно высосал из меня всю силу, энергию и радость жизни. Он разрушил меня. В тридцать три года я была полна горечи и слаба духом, а через пару лет состарилась. А у тебя все иначе. Ты счастлива с Анри. Он прекрасный мужчина. Он с самого начала носил тебя на руках. И нет причин, чтобы ты… – Она внезапно замялась.

– Да? Что ты хотела сказать?

– Честно говоря, ты скверно выглядишь. Это мне уже в твой прошлый приезд бросилось в глаза, а ведь это было восемь недель назад. Тогда была прекрасная погода, и о переходе к осени еще не могло быть и речи. Тем не менее у тебя было похоронное выражение лица… Что произошло? У рта появились складки, которые обычно возникают лет на десять позже.

– О боже, мама! – Надин встала. Она сильно похудела за последние недели и знала, что выглядит ужасно хрупкой. Да еще эта ночь стоила ей последних сил. Она была полна отчаяния и безысходности. – Мама, не трави мне душу. Ты никогда раньше не спрашивала об этом, почему вдруг теперь?

– Никогда раньше не спрашивала? Я всегда хотела знать, как у тебя дела. Я всегда интересовалась. Не думаю, что ты можешь упрекнуть меня…

У Надин разболелась голова. Ее мать нельзя было назвать неинтеллигентной или нечуткой, но она никогда не поймет свою несостоятельность в жизненных проблемах собственной дочери.

– Мама, я ни в чем не хочу тебя упрекать, – сказала Надин. – Но твои вопросы о моем самочувствии ограничиваются обычным «ну, как дела?». На что я отвечала обычным «хорошо» или «нормально». И ты никогда особо не допытывалась, как я живу на самом деле.