Внутри круга находились она и Власьевна, двое пожилых мужчин из дальнего села, дикие и бесноватые, да три согбенные старушки, всю жизнь заигрывавшие с нечистым духом, решившиеся перед смертью избавить себя от чар и дьявольской власти.
Нафанаил и Паисий взошли за поставленный аналой. Послушники со святыми скрижалями и три монаха с большими запрестольными крестами стояли впереди. Великосхимники Фрол и Лавр находились одесную, сурово и строго взирая на выстроившуюся братию. Нектарий, опираясь на высокий посох, шел вдоль цепи монахов, глубоко вглядываясь в лица. Раздалась команда настоятеля, и насельники распустили пояса, скинули рясы, оставшись в одних подрясниках. Обнажили головы, сняли и опустили скуфейки перед собой. Взялись за руки, накрепко стянули запястья поясами, образовав единую неразрывную цепь, замерли грозной непробиваемой стеной. Старец обошел строй, проверил узлы, привязал ладони крайних монахов к стойкам храмового крыльца. Перекрестил братию, перекрестился сам и, удовлетворенно кивнув головой, дал знак наместнику.
Тот сверкающими жгучими глазами обвел всех собравшихся, поднял взгляд в небеса. Увидел растущую черную точку, быстро превращающуюся в широкую, затягивающую горизонт тучу. Все вокруг затихло, будто бы онемело, природа и люди замерли в неподвижности. Вздохнул глубоко, радостно, возгласил призыв, прославляя и воздавая хвалу Господу:
– Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков…
Сотни протяжных голосов разорвали тишину, подхватив за игуменом слова начинательной молитвы. Под солнцем расползалась огромная крадущаяся тень, коварно подбираясь к поющим насельникам и прихожанам. Внутри круга задвигались монахи, исполняющие чин дьяконов. Курящие кадильницы качались в руках, овевая иноков и притихших кающихся людей душистым дымом горящего ладана.
– Царю Небесный, Утешителю… – продолжал Нафанаил. Слаженное хоровое пение величественным потоком неслось над высокими травами, эхом замирая среди берез и сосен.
И тут вдруг что-то случилось. Светлана пала на землю и, будто ослепнув, ничего не видя перед собой, поползла куда-то. Власьевна каталась в пыли, тонко плача и стеная. Бесноватые мужики стояли на четвереньках, в исступлении мотая головами. Старушки, будто пораженные громом валялись на боку, прикрывая ладонями обезумевшие лица.
Гудящий туман обрушился сверху. Бесчисленные множества таежного гнуса собирались в движущиеся полчища. С налета врезались в молящихся, мгновенно разъедая непокрытые участки тела. Люди махали руками, бежали к кострам, подкидывали сырых дровишек, создавая слабую дымовую завесу. Особенно трудно приходилось монахам. Скованные по рукам, они лишь крутили головами пытаясь отогнать назойливых кровососущих насекомых. Те забивались в бороды, лезли в открытые поющие рты. Иноки теряли голос, не могли петь, поперхнувшись и наглотавшись докучливой мошкары. Ритм службы сбивался, ломалось благостное песнопение, слова молитв захлебывались кашлем. Дьяконы бросались к строю, кадили сильней, направляя клубы дыма прямо в лицо. Глаза невыносимо щипало, слезы текли по щекам, гнус забивался под подрясник, выгрызая куски кожи.
Нафанаил сорвался с места. Верный послушник с наполненной чашей следовал рядом. Игумен метелкой густо разбрызгивал святую воду, окроплял лица связанных монахов, не переставая петь очистительный канон. Вроде развиднелось, чуть отступила тьма гнуса. Но уже не было солнца, обложные тучи полностью заволокли небо, клубясь и сгущаясь над землей. Быстро стемнело, душный воздух пропитался электричеством, вдалеке сверкали огненные зарницы.
– Пресвятая Троице, помилуй нас! – грянули голоса. Громыхнуло совсем рядом, разорвав небо надвое. Вспышка полоснула по лицам, высветила окрестности до самого горизонта. Леса вздрогнули листвой, засверкали отблесками молний. Оттуда вылетали сонмы перепончатых летучих мышей. Шелестящим смерчем взмывая над крестами, со стонами и писком снижались над строем. Били крыльями по щекам, вцеплялись когтями в волосы, рвали острыми зубами затылки. Послушники бежали в храм за водой, несли наполненные емкости. Фрол и Лавр, как разъяренные копьеносцы, посохами отгоняли мелкую нечисть прочь от братии. Ни их, ни Нектария не могли достать разъяренные исчадия. Те же, к кому прикасался посох праведника, вспыхивали фиолетовыми искрами и с криками падали вниз. Вскоре множество обожженных рукокрылых усыпали землю, валяясь под ногами монахов. Впрочем, тут же исчезали, оставляя после себя густой смрадный дух.
– Крепко стой, ребята! – кричал Нафанаил, размашисто брызгая водой. Пронзительно вглядывался в окровавленные истерзанные лица. – Держись братья, Армагеддон начинается!
Иноки усердно воспевали очистительный тропарь. Стояли нерушимо, бесстрашно глядя в блистающие молниями небеса. Прямо над ними вдруг разверзлись хляби. Ледяной секущий дождь пролился сплошной водной пеленой. Костры быстро погасли, кадильницы захлебнулись проникающими каплями, угли зашипели, начали остывать. Запах курений и ладана разметало ветром, унесло прочь. Гроза ярилась, пронзала тучи. Страшный удар потряс окрестности. Стоящий невдалеке дом Власьевны окутался столбами огня. Молния попала в стреху, мгновенно развалив деревянное строение. Печная труба дымилась среди разбросанных пылающих бревен.
Сильно похолодало, и с неба посыпался крупный град. Стылые спрессованные комья ударяли в голову, вызывая долгую непереносимую боль. Миряне кто как укрывался холстинами, прятались в автобус и автомобили. Монахи стояли единой цепью, принимая ледяные пощечины, не чувствуя замерзшими плечами барабанящих градин. Налетел порыв ветра, взметнув мокрые бороды. Град усилился, стал тяжелым, большим. Тела сотрясались от боли, черепа гудели от раскалывающихся отскакивающих кусков. Многие падали на колени, теряли сознание, не в силах выносить такую муку. К ним поспешали Нектарий с затворниками. Оскальзываясь на глинистой земле, наступая в грязные журчащие ручьи, подбегали к павшим, удерживаемым лишь стянутыми в запястьях товарищами, чтобы не рухнуть окончательно. Склонялись, брали в ладони их безжизненно повисшие головы, шептали слова святой молитвы. Иноки открывали глаза, дико озирались по сторонам. Видели перед собой старцев, поднимались на ноги, укрепляя строй и вливаясь в общее песнопение. Через малое время жар очей разгонял темноту, усмирял боль, заставлял крепче сжимать окоченевшие пальцы, ликующе и громче выводить слова заклинательных молитв.
Чудотворные иконы искрились в свете дождя. Стекла давно разбиты градом, накладные украшения смяты и раздавлены. Но лики сияют божественной благодатью, льют блеск неземной, горят внутренним свечением. Нафанаил, побитый градинами, весь мокрый до нитки, отправил Паисия в алтарь святить дары. Сам за аналой встал. Ветер до костей пробирает, тело дрожью, ознобом заходится, ног не чует в наполненных водой хлюпающих башмаках. Припал к Одигитрии, взмолился истово…
Слабость, неуверенность прочь прогнал, выпрямился. Окинул взглядом бушующее небо, воззрился на иноков своих, фронт неустрашимо держащих, на мирян за ними, стойко ярость бесовскую переносящих. На катающихся в грязи Светлану и Власьевну, жуткими звериными стонами шепчущих неведомые слова, в беспамятстве бьющиеся головами о землю. На притихших, свившихся в клубок, (живых ли?) старушек. Рвущих на себе одежду, выкрикивающих страшные богомерзкие проклятья мужиков-колдунов, в полном отчаянии упросившие взять их на отчитку. На одиноко лежащего беспомощного Василия, опять потерявшего сознание. Видел взметнувшиеся, словно орлиные крылья мантии великосхимников, блещущий огнем крест на остроконечном куколе Нектария…
И возрадовался наместник, видя стойкость и несгибаемость паствы, силу Духа Святого, нежить из сердец изгоняющего. Ощутил за спиной славу и мощь веры православной. Возопил Нафанаил, чуя за собой силу великую, нечеловеческую:
– Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящие Его. Яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога…
