Вот и получила она крещение духом святым, а нет у нее радости и блаженства, одна тяжесть, одна ломота во всем теле.
Ксения босиком стояла в лужице возле порога, подставив лицо дождику. У ног ее сидел мокрый пес Дармоед, преданно смотрел красными глазами. По дороге проехал грузовик. Ксения проводила его взглядом и вдруг увидела на заборе кружку, ту кружку, которую она повесила там, когда Алексей напился. Тюк-тюк-тюк - стучал дождь по дну кружки...
Ночь Ксения спала на полу в сенях: на ее кровать мать уложила по обыкновению Евфросинью. Проснулась Ксения на рассвете, помолилась, выпила молока, потом намешала пойло корове, выгнала ее на луг за домом.
За изгородью возле своей избы обстругивал бревно сосед дед Кузьма. Он увидел Ксению, улыбнулся ей. Она ответила смущенной, виноватой улыбкой и опустила глаза. Почему-то ей всегда было неловко под его взглядом откровенно жалостливым, словно в чем-то укоряющим ее. Дед Кузьма подошел к изгороди - солнце блеснуло на топоре, и слепящий его зайчик пробежал по лицу Ксении.
- Бледна ты что-то сегодня, Ксения, - сказал он. - Как спалось-то?
- Спасибо, дедушка, хорошо.
- А я рано-раненько стал просыпаться... Все ворочаюсь, все думаю чего-то. Стар стал... Что, у вас вчера опять моление было?
Он снова посмотрел на Ксению жалеющим взглядом. И в голосе его тоже была жалость, грусть. Он всегда так говорил с ней и всегда жалел. Еще тогда, когда маленькая Ксения после молельного собрания выходила из избы и устало садилась на порог, ничего не видя вокруг, он уводил ее к себе во двор, гладил по желтым мягким волосам. Мокрое от пота платьице липло к ее худым лопаткам, она прижималась к деду, часто вздрагивала, будто судорога пробегала по ее телу. Мальчишки стояли возле изгороди, дразнились: "Трясунья, трясунья", дед прогонял их, вел Ксению к себе в избу и что-то говорил, ласково улыбаясь.
- Кричали страшно; уж на что я привычный, а жутко было, деточка, сказал дед и покачал головой.
Вышел во двор Афанасий Сергеевич, отец Ксении, посмотрел из-под ладони в небо, проговорил сам себе: "Вишь, славный денек будет" - и приветливо кивнул деду Кузьме.
Неласковый, угрюмый с остальными деревенскими мужиками, Афанасий Сергеевич благосклонно относился к нему и даже любил иногда посидеть вечером на завалинке, поговорить о боге. Ему нравилось, что дед Кузьма не спорил с ним, как другие, а если возражал, то неуверенно, робко, словно боялся обидеть неосторожным словом.
- Ты что же это, соседушка, Ксюшу завлекаешь разговорами, а ей на базу быть пора, - проговорил Афанасий Сергеевич и укоризненно покачал головой. У него было хорошее, добродушное настроение.
- Бледна она нынче, - сказал дед Кузьма.
- Ничего, это хорошо, - ответил Афанасий Сергеевич. - А ведь и нам пора, Трофимыч?
- Что ж, потопаем, - согласился дед Кузьма: они вместе работали на хозяйственном дворе колхоза при лошадях.
Ксения не стала их дожидаться, крикнула матери, что уходит, и побежала по дороге.
Ей нужно было пройти деревню, колхозный сад, пересечь Козулинский лес, а там до фермы уже и рукой подать. В утренней тишине пробовали голоса первые птицы, навстречу солнцу раскрывались цветы, а вдали таинственно таял туман - Ксении казалось, что она слышит, как с мягким шорохом ползет он по кустам и травам.
После ночного дождя воздух был холодный, густой, казалось, его можно черпать пригоршнями и пить, пить, как родниковую воду. Подол Ксениного платья вымок, прилип к ногам, она выжала его, присела на берегу узенькой речушки Каменки, смотря на отраженные в ней облака.
Река то темнела, то светлела, то вспыхивала ярко, слепяще, когда пробегала по ней солнечная полоска. Ксения нагнулась, попыталась ладонями поймать суетящихся у камня рыбешек, но не поймала и тихо засмеялась. Хотя еще болели руки и голова болела, все же Ксении было хорошо сейчас.
Никому не понять ее: дед Кузьма жалеет, девчата на ферме осуждают, но невдомек им, что ничего нет слаще чувства близости к богу. Когда-то, девчонкой, и она не понимала этого. Отец заставлял ее молиться, а она елозила по полу на коленях, зевала и сонно таращила глаза, слушая, как отец читает библию. А на собраниях секты ей было страшно: она боялась криков людей, их лиц, их непонятных слов, пугалась, когда кто-нибудь подходил к ней, ласкал. Только одного Василия Тимофеевича не боялась Ксения. Брат Василий и тогда был такой же ласковый, старенький, добренький. Он часто приезжал к ним в деревню. Ксения забиралась к нему на колени и, замирая от страха и любопытства, слушала его рассказы о боге, о муках и странствиях Христа. Именно от него она услышала впервые о том, что на пятидесятый день после воскресения Христа из мертвых на его учеников апостолов - сошел дух святой и они обрели способность пророчествовать на незнакомых языках.
- Оттого и зовемся мы пятидесятниками, - сказал Василий Тимофеевич, и ты, деточка, усердно молись, не греши, тогда тоже получишь награду, и на тебя сойдет дух святой, как на святых апостолов. Сама будешь разговаривать с ним на языке ангелов, просить, чего пожелаешь.
И вот через много лет она наконец получила эту награду, теперь бог всегда будет охранять ее.
Ксения поболтала ногами в холодной воде, перебежала по шатким кладкам речку и поднялась на мощенную щебнем дорогу, недавно проложенную к свиноферме.
Возле фермы - длинного кирпичного здания с раскрытыми настежь воротами - в огромном корыте женщины мешали отруби. Петровна, худощавая старуха, которую даже годы не остепенили, молодым голосом выкрикивала частушки. Она сама сочиняла их и каждое утро устраивала здесь концерт.
- Бабоньки, видать, Шурка Остапкина опять сегодня заболела. Ну, ничего, я про нее вот что сочинила! - крикнула Петровна и, блеснув черными глазами, пропела:
У Остапкиной-свинарки
деловой и бодрый вид,
дома мастер на все руки,
а в колхозе инвалид.
- Ой, уморила, не могу больше! - взвизгнула, помахивая ладошками, краснощекая Валька Кадукова, дочка колхозного счетовода.
Ксения нахмурилась, прошла мимо них в свинарник.
Вдоль стен длинного широкого коридора устало лежали в своих клетушках матки. Недалеко от них за решетками, прижавшись друг к другу, спали на дне больших корзин сосунки. А дальше копошились полуторамесячные поросята, визгливо толкаясь и высовывая навстречу Ксении влажные розовые пятачки. Ксения присела на корточки.
