Скоро Аббас стал совершенно незаменимой, органической, неотъемлемой частью нашей компании. Мы с ним поделили стройку, а Саша смог полностью сосредоточиться на торговых делах. Отношения между нами, и так бывшие отличными, после выяснения истории с дедами-метростроевцами и последовавшим братанием стали еще ближе. На людях мы друг другу «выкали», — он звал меня «шефом», я его — Аббас Мерашевич. Но наедине он становился Абиком, а он меня звал — Арсением или тоже «шефом», но уже на «ты». Вполне естественным развитием отношений было бы начало «дружбы семьями», которого, кстати, у нас с Сашей Качугиным так и не произошло — Рита и Марина невзлюбили друг друга при первом же знакомстве. А первое приглашение в семью Эскеровых мы с женой получили летом того же года, на празднование дня рождения Абикова родного дяди Бориса. Праздненство должно было состояться на даче недалеко от Шараповой Охоты, где Эскеровы-старшие уже много-много лет снимали небольшой домик с участком земли на живописном берегу Нары. Марина восприняла приглашение с энтузиазмом, активно готовилась к поездке, но захворал Кир, и я поехал один.
Не успел я выйти из машины, как увидел спешащего ко мне Аббаса. Мы обнялись (как положено братьям), хозяин принял у меня сумки, и по узкой галечниковой тропинке повел к дому. А от дома уже спешила нам навстречу высокая белокурая женщина с чернявой девочкой на руках. «Ну вот, Ивушка, — произнес Аббас, когда мы встретились на середине тропинки. — Наконец-то я могу представить тебе Арсения Андреевича, моего шефа и друга». «Ива, — представилась Аббасова супруга, протягивая мне руку. — Абик так много мне рассказывал про вас, что у меня нет ощущения, что я вижу вас в первый раз! А это Даша, наша дочка, ей полтора годика. Дашуня, скажи: «Привет!» дяде Арсению!» «Пивет!» — охотно откликнулась девочка и ткнула меня пальцем в щеку, вызвав всеобщий смех. В жизни Ива Эскерова была еще красивей, чем на фотографии, и даже послеродовая полнота ее не портила. Одета она была совершенно по-домашнему — в белую майку, под которой совершенно недвусмысленно угадывалось отсутствие лифчика, розовые спортивные штаны типа «шальвары» и резиновые шлепки на босу ногу. Но этот простой наряд и неуложенные волосы, с застрявшей в них зеленой стрелкой тимофеевки, только подчеркивал ее красоту. «Пойдемте за мной, все уже собрались, — сказала Ива. — Мы накрыли стол на берегу. Абик отнесет сумки в дом и придет». Она повернулась и пошла по тропинке мимо дома к реке. Ее обтянутые розовым ягодицы выписывали в такт шагам хозяйки такие замысловатые вензеля, что я был рад, что никто не может перехватить мой взгляд, намертво прикованный к этому танцу совершенной женской плоти. Только маленькая Дашуня через плечо матери хитро сверкала на меня глазами-маслинками, засунув в зубастый рот не очень чистый палец.
На берегу меня перезнакомили со всеми присутствовавшими, в том числе, разумеется, и с матерью Аббаса. «Софья Иванна, — сама представилась очень русского вида невысокая полноватая женщина, протягивая мне руку. — Но близкие люди зовут меня Софа. Ну, Арсений Андреич, будем знакомы!» И она затрясла мою руку, для верности накрыв ее ладонью второй руки. Ее рукопожатие оказалось настолько крепким, что разорвать его, не прибегая к видимым усилиям, не было никакой возможности. Секунд десять она трясла мою руку, пристально глядя мне в глаза цепким взглядом своих очень светлых глаз. Я выдержал неожиданное испытание с улыбкой, хотя мне было немного не по себе. «Мама немножко ведьма, — разряжая ситуацию, подмигнул мне Аббас. — Ну, что, ма, все увидела про Арсения Андреича?» «Ой, да ну, ты скажешь! — отпуская меня, замахала руками явно польщенная Софа. — Еще подумает твой шеф про нас незнамо что!»
За столом Ива оказались моей визави. Мы непринужденно общались на разные темы, и было очевидно, что она умна, пожалуй, в не меньшей степени, чем красива. Я удивлялся, как может Аббас, даже в свете недавно случившейся истории с цыганкой, выманившей у Ивы все деньги, называть ее «е…анутой». Подумаешь, цыганка окрутила! Да если бы моя жена была хоть вполовину так же красива!.. Я старался не смотреть на ее грудь под тонкой майкой, но чувствовал, что получается это плохо. Апофеоз этих моих подглядок случился, когда Иву толкнули под локоть, и она вылила на себя почти целый стакан воды. Те несколько секунд, пока она вскакивала и выбиралась из-за стола, чтобы уйти переодеться, был, по сути, первым разом, когда я видел Иву голую. И еще я мог бы поклясться, что Софа перехватила мой взгляд, как радар безошибочно определяет курс летящей ракеты, не оставляя той ни единого шанса попасть в цель.
Много ели, пили, смеялись. Я набрался, и с определенного момента все помню урывками. Рядом со мной садились гости, я пил с ними, и проваливался в пьяный сон, а когда всплывал, рядом уже сидел и протягивал мне рюмку кто-то другой. Последний, кого я помню в тот вечер, снова была Ива. Солнце уже село, похолодало. На ней уже была куртка от розового спортивного костюма, а ко мне она подошла, чтобы накинуть мне на плечи теплый плед. «Спасибо, Ива! — сказал я. — А где в-ваш супруг?» «О, он давно, так сказать, баиньки, — засмеялась Ива. — С водки его иногда сносит, а сегодня он выпил немало». Почему-то я почувствовал удовлетворение от того, что Ивин муж не сможет сейчас подойти, и сесть на скамейку между нами. «У вас очень красивое имя и сами вы… очень красивая, — сказал ей я. — А еще вы потрясающе умеете выливать воду себе на грудь». Я с трудом подбирал слова, комплимент вышел в высшей степени двусмысленным, но Ива от души расхохоталась. «А у вас очень сексуальный голос, — ответила она. — Я еще по телефону заметила, когда Абик давал вам трубку, помните? А в жизни еще больше». Помню, что я улыбнулся, хотел поцеловать Абиковой жене руку, и… больше ничего не помню. Когда поздним утром следующего дня я пришел в себя, Ивы уже не было, ночью Дашуня захворала, и ее с матерью увезли в Москву. Не знаю, конечно, что я буду вспоминать на смертном одре, но в шорт-листе точно будет выписывающая страстные иероглифы туго обтянутая розовым Ивина задница и просвечивающая через мокрую маечку ее божественная грудь.
Дела у нас шли великолепно, и совершенно очевидно было, что качественный скачок произошел с приходом в компанию Аббаса. Я долго думал над этим обстоятельством в разрезе справедливого вознаграждения ему за это. Как менеджер проектов, ведущий одновременно полтора десятка объектов-квартир, Аббас получал в месяц до пяти-шести тысяч долларов, но это было несравнимо с прибылью, которую он приносил организации — то есть, нам с Сашей. Всю ее мы с Качугиным вкладывали в торговлю итальянской сантехникой, аксессуарами и кухонной мебелью, избегая таким образом необходимости кредитоваться под бешенные проценты. Где-то на рубеже девяносто пятого и шестого годов мы заказали комплексный аудит, аналитику и перспективный план нашего бизнеса, который показал, что при неизменных темпах роста к концу девяносто восьмого года только торговый оборот только достигнет 30 миллионов баксов, общий со строительством — 50-и, а мы с Сашей, как совладельцы такого бизнеса, сами будем «стоить» по несколько миллионов долларов. В отдельном, секретном разделе исследования речь шла о том, что такой по размеру бизнес просто необходимо выводить из-под крокодильского российского налогообложения в офшорную зону — на Кипр, в Гонконг или BVI. Сделать это было легко, стоило — копейки, перспективы были самые радужные. Именно после изучения этого обширного доклада, учитывая, какую роль в этих перспективах сыграл приход в компанию Аббаса, я предложил Саше Качугину сделать того компаньоном, впрочем, младшим, с 20 % процентами участия. Саша даже не удосужился выслушать аргументы в пользу моего предложения, а отказал сразу и бесповоротно. Я спросил о причинах, но Саша от прямого ответа уклонился. Я сказал, что намерен настаивать, и тогда Саша «просыпался», что Аббас не нравится Рите, и что Рита никогда не согласится, чтобы тот был ее компаньоном. Я спросил, почему, — и Саша ответил, что у Риты это физиономистическое. Я не стал говорить, что это какой-то бред собачий, вместо этого осторожно намекнув, что, вообще-то, Рита нашим с ним компаньоном не является. Саша долго жевал, но потом сказал, что уже является — де-факто и скоро станет де-юре. Ведь он, Саша, волен делать со своей долей все, что захочет, верно? «Разумеется», — сказал я, и разговор на этом закончился. Я еще не знал, чему предвестником будет это разговор.
