— Готов! — вытянулся во фрунт я.
— А-атлично! — рявкнул ССЖ. — Вот только что с победительницей делать прикажешь?
— А что? — не понял я. — Что с ней нужно делать? Почему с ней что-то нужно делать? Она со мной будет.
— Э, нет, милок! — замотал перед моим носом пальцем ССЖ. — Теперь вместе вам быть не выйдет. У нее теперь Вечная Любовь в груди, ей такой же в пару нужен, чтоб тоже светился, чтобы вечно друг дружку, так сказать, кохаты.
— Так а мне, что, тоже нельзя звезду в грудь? — осторожно поинтересовался я.
— Нет, нельзя, — цыкнул зубом ССЖ. — Или туда, или сюда. Или мой полпред, или звезда в грудь, выбирай.
— А в качестве осуществления первого желания в качестве полпреда нельзя? — попытался выкружить я.
— Не к лицу хитрить лауреату, — поморщился ССЖ. — Давай, определяйся уже, гости фуршета ждут.
Я посмотрел на зал — все молчали, всем тем, что заменяло этим таким разным существам глаза, глядя на меня. Стрелка эмоциометра стояла вертикально, готовая к движению в любую сторону в зависимости от моего решения. Я посмотрел на Дарью — она, светясь, все так же парила над сценой. Да, как же это прекрасно — всю жизнь любить друг друга, несмотря ни на что, ни на какие жизненные перипетии, наслаждаясь каждой секундой, проведенной вместе, ничего, кроме как быть рядом, от жизни не желая. Это — сказка, извечная мечта человека о счастье! И простив этого — всесилие, могущество, возможность многое в жизни всего человечества сделать лучше, чем теперь. Собственно говоря, думать тут не о чем, выбор очевиден.
— Я выбираю любовь, — ответил я.
Я сказал это отчего-то хрипло и несильно, но зал услышал, и триллионы децибелл взорвали тишину; стрелка эмоциометра упала в красную зону и сломалась.
— Молодец, — сказал ССЖ, и я четко ощутил слезы в его глазах. — Верно выбрал! Никакая власть, никакая сила, даже самая добрая и правильная, не заменит настоящей, истинной любви!
В его руке появилась такая же звезда, и он, словно шар по дорожке, пустил ее в мою сторону. Звезда проникла в мою грудь, все тело мое словно пронзил ток. Сжавшиеся, как пружины, мышцы подкинули меня вверх, и я с удивлением обнаружил, что не опускаюсь на сцену. И еще я весь светился.
— Ну, давайте же, идите! — воскликнул ССЖ, и мы с Дарьей, как космонавты в невесомости, поплыли друг к другу.
Над серединой сцены мы встретились, я протянул к ней руки, и она вплыла в мои объятия.
«Горь-ко, горь-ко!» — заскандировали трибуны. Она потянулась ко мне губами, и я ответил на поцелуй. Это был самый восхитительный поцелую в моей жизни, ее губы плавились в моем рту, истекая хмельным медом, я пил его, теряя рассудок. Все мысли, проблемы, вопросы уплывали из моей головы легким кальянным дымком. Я почувствовал, что куда-то лечу, ее веки распахнулись и, как в евпаторийском детстве, я нырнул в ее цвета моря бездонные глаза.
Вода окружала нас, она была повсюду. Сначала я испугался, инстинктивно задержал дыхание, но Дарья взяла меня за запястье, улыбнулась, показывая мне, как заправский ныряльщик, два пальца, соединенные кольцом — знак «окей», «все в порядке». Ее рот был открыт, грудь вздымалась и опускалась, — она дышала, дышала водой! «Вдохни, не бойся! — услышал я ее голос у себя в голове. — Делай, как я!» Переступить через страх, запрет, табу, впустить в легкие смертельно опасную воду казалось невозможно, но Дарьины глаза излучали уверенность, они не могли лгать или ошибаться. К тому же невыносимо хотелось дышать, и я вдохнул. Вода вошла в меня, заполнила рот, защекотала нёбо, легкие наполнились ею, и я вдохнул, вдохнул полной грудью. Дарья с каким-то дельфиньим присвистом описала вокруг меня восьмерку, и я увидел, что вместо ступней у нее ласты. То есть, ласты не были надеты на нее, они были ее плотью, органическим продолжением мышц, связок, костей, кожи. Я опустил взгляд и увидел у себя такие же. Пошевелил ими, и непривычная сила сразу бросила меня вперед на несколько десятков метров. Дарья с гиканьем и смехом догнала меня.
— Ну вот, ты и освоился! — радостно воскликнула она. — Правда, здесь здорово?
— Правда, — ответил я, испытывая непередаваемый восторг от того, что дышу водой. — А почему мы здесь? Как мы здесь оказались?
— Ну, ты же сам захотел, разве ты не помнишь? — округлила на меня глаза Дарья. — Нас спросили, что на Земле ты любишь больше всего, и ты ответил: «Море». Все еще рассмеялись, потому что ни имели в виду место, где жить, и подумали, что ты не понял и ответил, что любишь меня.
— И мы будем жить здесь всегда? — спросил я, ощутив неожиданный прилив тоски по суше, зелени, деревьям, скалам и снегам.
— Да как угодно! — закрутилась пируэтом Дарья. — Захотим, останемся здесь, захотим, выйдем на сушу или полетим на Юпитер. Я хотела бы родить здесь, знаешь, это здорово, когда дети рождаются в морской воде, эта среда после девяти месяцев в утробе матери им гораздо более привычна, чем воздух.
— Как скажешь, — улыбнулся я, испытывая тонкую и очень волнующую радость от того, что согласен с нею.
— Ура! — закричала Дарья, закружилась юлой, взбив вокруг себя, как в бокале шампанского, сверкающую пенную мантию. — Давай наперегонки!
Она кинулась бежать, то есть, плыть, лететь в толще воды со все увеличивающейся скоростью, но скоро я догнал ее, схватил, сжал в объятиях, и мы полетели дальше, как одно большое целое. К нам присоединились радостно щелкающие дельфины, мы щекотали их гладкие серые бока, дельфины переворачивались на спину, складывали ласты и улыбались в точности, как смешные пушистые котята. Потом мы устали и отдыхали на спине огромного синего кита, которого звали Петрович. Познакомиться с нами приплыла большая тигровая акула, страшная модница, и в знак дружбы мы вплели в ее плавники красивые красные банты и подарили совершено замечательную несмываемую помаду. Проплывая над Марианской впадиной, мы отважились на рекордное погружение, но почти сразу же вернулись из-за жуткого холода и совершенно беспросветной темноты, решив, что повторим эскападу позже, тщательно утеплившись и взяв с собой светящихся рыб-фонариков. Потом мы занимались любовью, а вслед за этим пришел голод. Мы ели какие-то невероятные, сочные водоросли, нам предлагали себя в жертву омары и устрицы, но мы сочли совершенно невозможным лишать их своей по-своему неповторимой членистоногой жизни. Потом мы просто лежали рядом, я прижимался ухом к Дарьиному животу и пытался расслышать шевеления нашей дочки, но, конечно, было еще слишком рано.
— Я буду очень любить ее, — говорил я, думая о том, сколько любви я не додал первым своим детям.
— Больше, чем меня?! — с деланым возмущением восклицала Дарья.
— Одинаково, — успокаивал я ее. — Я буду любить вас одинаково. Ведь она — честь тебя, а значит, часть моей вечной любви. Вы обе и есть моя любовь, я не смогу разделять вас.
Дарья смеялась и целовала меня в нос и в губы.
— А как мы назовем ее? — спрашивал я. — Может быть, Дарья-2?
— Нет, мы назовем ее в честь твоей мамы, — серьезно отвечала Дарья. — Она будет Наталия, Наталия Арсеньевна.
Потом мы уснули на теплой упругой подушке из горячих струй, бивших из жерла подводного вулкана, а вокруг нас поднимались, смешно покалывая наши тела, мириады газовых пузырьков. И засыпая, я испытывал это ни с чем не сравнимое, самое волшебное, неповторимое, невоспроизводимое, огромное и всезатмевающее чувство — любовь к существу рядом со мной, и ничего кроме него, ничего больше него я не желал, и не понимал, как что-то еще можно желать.
Я проснулся с ощущением, что что-то не так. Дарья спала рядом, подложив под голову большую мягкую губку. Я не мог понять, что разбудило меня, что беспокоит, только точно совершенно знал, что нужно уходить. Разбудить ее, предупредить? Нет, в этом не было необходимости, ведь, должно быть, я не надолго. Как можно надолго оторваться от этих губ, глаз, груди, бедер, лона, от этого восхитительного желания всегда, постоянно, каждое мгновение быть рядом с нею? Я соскользнул с поддерживающей нас бьющей вертикально вверх струи и взмахнул ластами. Странно, но ничего не произошло, я не сдвинулся с места ни на миллиметр. Я замолотил ногами, зная, что при столь интенсивных движениях мы развивали такую скорость, что за нами не могли угнаться не только дельфины, но даже стремительные парусники и синие марлины. Никакого эффекта, с таким же результатом я мог махать руками на воздухе, рассчитывая взлететь. Более того, я начал медленно погружаться. Я ухватился за коралловый куст, росший на склоне вулкана, но меня тянуло вниз с такой силой, что я вырвал несчастное растение с корнем. Вулкан стоял на стоял на самом краю Марианского разлома, прямо над Бездной Челленжера, и я погружался в ее оглушительную глубину со все возрастающей скоростью.
