Я улыбнулся шутке и повернулся к ней.

— А может, я о тебе думаю?

— Не пудрите мне мозги, Арсений Андреевич! — хмыкнула Дарья. — Я прекрасно понимаю место, которое могу к текущему моменту занимать в ваших мыслях. Даже с учетом между нами произошедшего, до пьедестала мне еще далеко. Другое дело, что с таким положением я долго мириться не собираюсь.

Я рассмеялся, поцеловал ее в лоб.

— Она не любит тебя, — неожиданно посерьезнев, сказала Дарья. — Если бы любила, была бы здесь, с тобой.

К горлу подкатил острый комок.

— Много ты понимаешь, — ответил я.

— Достаточно, чтобы разбираться в таких простых вещах, — упрямо отрезала она.

— Как любовь? — удивился я.

— Да, как любовь, — ответила Дарья. — Любовь — сложная штука, но с одним все просто: или она есть, или ее нет. Когда есть, ты рядом с любимым человеком, и весь мир не важен. Когда нет, найдется тысяча веских причин.

— А у тебя есть? — поддел я.

— Да, — ответила Дарья, — И поэтому я сейчас здесь. Только скажи, и я прямо сейчас выпрыгну из окна.

Я посмотрел на нее. Снова этот упрямый взгляд, решительно сжатые губы, столкнувшиеся, как поезда на встречных курсах, брови — проверять девчонку на вшивость категорически не хотелось.

— Не надо, — предельно серьезно отозвался я. — Ужасно глупо было бы разбиться об асфальт при живом-здоровом возлюбленном. Даже Ромео с Джульеттой умерли только потому, что полагали друг друга умершими.

— Они были дети, — сказала Дарья. — За пять дней наигрались в несчастную любовь до смерти.

— Хм, интересное прочтение трогательнейшей из трагедий Шекспира, — несколько опешив, пробормотал я. — Я думал, что автор имел в виду, что они познали цену любви и поняли, что она дороже жизни на земле, вечной жизни в раю — всего.

— Да когда они успели-то?! — вскричала Дарья. — С воскресенья по четверг умудриться познакомиться, влюбиться друг в друга до смерти, обвенчаться и убить себя! И все это несмотря на семейную вражду, на то, что Ромео стал убийцей брата Джульетты и что, будучи католиками, они не могли не знать, что суицид гарантировал им адский пламень. Это не любовь, а крайняя степень импульсивной социопатологии, присущая детям. Собственно, Ромео было шестнадцать, Джульетте — четырнадцать, и невзирая на традицию ранних браков, определяемую малой продолжительностью жизни, они все равно были еще детьми, просто не успевшими понять цену жизни!

Боже, с каким очаровательным апломбом она говорила это!

— У тебя, конечно, все не так, — полуутвердительно спросил я, с трудом сдерживая ироничную улыбку.

— Конечно, не так! — помотала головой Дарья. — Ты имеешь в виду, что в твоем представлении я тоже нафантазировавший себе про любовь ребенок, не знающий цену жизни? Ну, скажи честно, я не обижусь.

И она с вызовом прищурилась на меня. Я оценил перспективы откровенного, «по-честнаку» разговора на такие тонкие темы и решил рискнуть. Пусть лучше между нами будет как можно больше ясности.

— Ну, собственно, да, — кивнул я. — Ты еще ребенок, по меркам сегодняшней продолжительности жизни даже моложе Джульетты. Это — раз. Ты собираешься прыгать то с моста, то из окна — значит, не понимаешь цену жизни. А это, в свою очередь, является свидетельством того, что у тебя вообще с системой жизненных ценностей кривизна и перекос. Это — два. И три: это твое «Я люблю тебя с детства» тоже не канает, так, мультик про Барби, слюни в розовой обертке. Пожалуй, все. Ты обещала не обижаться.

Дарья нахмурилась, в темноте мне даже показалось, что на ее глаза навернулись слезы. Черт, наверное, зря я это начал.

— Я и не обижаюсь, — явно хорохорясь, мотнула головой она. — И вообще — ты был бы прав в отношении любой другой девчонки моего возраста на моем месте, но я та самая не любая, в отношении которой вся эта твоя трепанация с лоботомией не гарантировала тебя от ошибочного диагноза. Во-первых, мои мысли о том, чтобы сигануть с моста или из окна не от того, что я не знаю цену жизни, а от того, что я слишком хорошо знаю цену ей, когда в ней нет любви. Во-вторых, у меня на осознание того, что я люблю тебя, было не пять дней, а много лет, и я уже достаточно не ребенок, чтобы отличить любовь от игры в нее. А в-третьих, я могу точно рассказать, как и при каких обстоятельствах я влюбилась в тебя, и тогда ты поймешь, почему мои чувства к тебе — не мультик про Барби.

Собственно, постановка вопроса отрицательного ответа не предполагала, и я кивнул.

— Все девочки в период полового созревания влюблены в своих отцов, — начала Дарья. — Эдипов комплекс — страшная штука, а менструации меня, на минуточку, с девяти лет. Но ревновать отца к матери я начала раньше, еще не имея представления, что эта штука не только для писания, и чем родители время от времени занимаются в постели. Бывало, когда они могли себе позволить подольше поспать, я приходила к ним, втискивалась посередине и ждала, когда мать встанет готовить завтрак и я останусь в постели одна с отцом. Это было… такое чувство! В общем, я совершенно конкретно любила отца и видела себя на месте матери. Но потом отец как-то быстро отдалился от нас, от дома, потом пропал надолго. Я не понимала тогда, что это связано с его проблемами в делах, но помню, что мне очень не хватало воскресных полежалок в их постели. И тут появился ты, и я узнала, чем взрослые иногда занимаются. И после этого у меня в мозгу картинка некоторым образом изменилась, я возненавидела мать за то, что она занимается этим не только с отцом. Но вслед за этим в этой области моего сознания произошли определенные девиации. Логически я должна была бы еще больше полюбить отца, но вместо этого моя любовь к нему каким-то немыслимым образом перешла на тебя, в моих уже вполне девических мечтах ты заменил отца. Это совпало с тем, что отец стал все чаще домой пьяный приходить, с матерью у их пошли скандалы. А ты был таким… большим, спокойным. Я с отцом тебя все сравнивала и жалела, что он не такой… Или даже что ты — не мой отец. В общем, я совершенно конкретно в тебя втюрилась. Потом, когда вы с матерью разбежались, и тебя довольно надолго на горизонте не стало, все это, видно, во мне подзасохло, но не умерло совсем, а инкапсулировалось, впало в спячку. Если бы у меня за это время какой-нибудь предмет появился бы, то, может быть, он заместил бы тебя, вот только ни у кого шансов против тебя не было. И когда года четыре назад я обнаружила, что мать снова с тобой встречается, увидела как-то раз вас вместе, фонтан снова забил. Я сама страшно удивилась, но ты начал сниться, и во сне мы делали невообразимые вещи. Ну, вот как-то так это все до Турции и докатилось. Веришь — когда я с понтом к матери лезла, думала, вот ты сейчас подойдешь, сдернешь полотенце, возьмешь меня, как ее, за задницу. Дура? Накурившаяся дура?

И она, как маленькая собачка хозяину, заглянула мне в глаза. Я засмеялся, погладил ее по голове.

— Ты все это только сейчас придумала? — незло улыбаясь, спросил я ее. — Переход Эдипова комплекса с отца на проезжего молодца… История интересная, но совершенно неправдоподобная. Комиксом попахивает. Помнишь, в «Убить Билла» Водяная Змея идет в ассасины, став свидетелем расправы над родителями? Там еще мульт такой с морем крови? Очень проникновенно, и настолько же нереально. Скажем так, сюрреально. Я не психолог, конечно, но, по-моему, все это — плод твоей фантазии, нет?

Дарья отвела взгляд.

— Говорил отец, что ты — один из самых умных людей, которые встречались ему в жизни, — усмехнулась она. — Я не то чтобы не верила, но как-то этой его оценке не придавала должного внимания. Сейчас вижу, что ошиблась. Ловко ты меня… раскрыл. Просто подумала, что если рассказать правду, ты смеяться будешь.

— Смеяться? — воскликнул я. — Как же можно смеяться над историей любви? Я не бесчувственный, я не буду смеяться.

— Ладно, — вздохнула Дарья. — Многое, что я тебе рассказала, правда, но окончательно в тебя я влюбилась из-за… прыщей.

— Что? — не понял я. — Из-за прыщей?