– Мне нужно идти, – сказала я, буквально всучив картину удивленному Лори.

Молодой человек, стихи, «Дюбонне», замужество Синт, картина… Внезапно мне захотелось остаться одной.

Лори взял у меня полотно и закрыл багажник. Потом посмотрел на меня сверху вниз, склонив голову набок.

– У тебя все в порядке? Хочешь, я тебя провожу?

– Да, – ответила я. – То есть нет… У меня все в порядке. У меня все хорошо Спасибо. Извини. Была рада знакомству. Удачи тебе.

Я повернулась и направилась ко входу в многоквартирный дом. Лори окликнул меня.

– Эй, Оделль!

Я обернулась. Он стоял, сунув руки в карманы кожаной куртки и снова ссутулившись.

– Я… знаешь… у тебя и вправду хорошее стихотворение.

– Это всегда требует больше времени, чем вы думаете, мистер Скотт, – сказала я.

Он засмеялся, и я тоже искренне улыбнулась, испытывая облегчение оттого, что больше не стояла в свете уличного фонаря.

Когда я была маленькой, мы с мамой каждое воскресенье приходили на обед в дом Синт. Четыре часа дня, большой котелок на плите, каждый подходит и сам зачерпывает себе еду – а после обеда, в половине восьмого, мы придвигали стулья поближе к радиоприемнику и слушали программу Би-би-си «Карибские голоса», единственную передачу, которая имела значение для того, кто мечтал стать писателем.

И вот какая в высшей степени странная вещь: поэты из Барбадоса, Тринидада, Ямайки, Гренады, Антигуа – любой части Карибов – отправляли свои произведения в Буш-хаус, расположенный в лондонском Олдвиче, чтобы у себя на родине, на другом конце Атлантики, в тысячах миль от Лондона, слушать собственные произведения по английскому радио. Вероятно, на островах не было возможности самим передавать тексты своих авторов по радио, и я с раннего детства была под большим впечатлением от того факта, что, если бы я захотела стать писательницей, мне потребовалось бы получить одобрение от метрополии, добиться имперской резолюции о том, что мои слова пригодны для трансляции в эфире.

В основном передавали произведения мужчин, но с особым восхищением я воспринимала слова и голоса Уны Марсон[13], Глэдис Линдо[14], Констанс Колльер[15], а тут еще и Синт восклицала: «Когда-нибудь и тебя будут читать, Делли», и, глядя на ее маленькое сияющее лицо в обрамлении косичек, я всегда готова была поверить ее предсказаниям. Еще в семилетнем возрасте Синт оказалась единственной, кто всегда побуждал меня не оставлять моих стараний. К 1960 году программа закончила свое существование, а через два года я приехала в Англию, не имея ни малейшего представления о том, что мне делать с моими произведениями. Работа в обувном магазине отнимала слишком много времени, теперь я писала только оставшись в одиночестве, и Синт, вероятно видевшая стопки записных книжек, никогда не покидавших моей спальни, больше уже не пытала меня на эту тему.

Они с Сэмом подыскали себе съемную квартиру в Квинс-парке, и Синт перешла на работу в филиал «Дольчиз» в северной части Лондона. До того момента я, пожалуй, и не знала, что такое одиночество. У меня всегда были мои книги и конечно же Синт. Внезапно идеи мои показались мне огромными в крошечной квартирке, потому что некому было их услышать и заверить меня в том, что их можно реализовать; больше никто не утешал меня, не поддерживал, не протягивал руки для объятия. Я физически ощущала отсутствие Синт. Есть ли у вас тело, когда к нему никто не прикасается? Наверное, есть, но иногда мне казалось, что я бесплотна, будто я мозг, расплывающийся по комнатам. Как же плохо я подготовилась к эху и звяканью ключа в замке, к отсутствию шкворчащей сковородки Синт, к одиночеству моей зубной щетки, к тишине там, где раньше моя подруга мурлыкала свои любимые песни.

Когда каждый день видишь человека – человека, который тебе нравится, который делает тебя выше, – то становишься лучшей версией самого себя, не прилагая при этом особых усилий. А теперь я уже не казалась себе такой интересной, такой умной. Никто, кроме Синт, не хотел слушать мои стихи, никто, кроме нее, не придавал значения тому, откуда я, не понимал этого. Я не знала, как Оделль будет существовать без помощи Синт. Синт столько для меня сделала, но поскольку теперь ее не было рядом, я умудрилась начать ее презирать.

Обремененные рабочими обязательствами, мы могли встречаться только раз в две недели, в кафе «Лайонс» на Крейвен-стрит, по соседству со Скелтоном. Едва ли я придавала значение тому факту, что наши встречи всегда устраивала Синт.

Официантка так плюхнула наши чашки на барную стойку, что расплескала кофе, а заказанная мной булочка оказалась самой скукоженной. Мою просьбу заменить блюдце официантка попросту проигнорировала, а когда я расплатилась, она даже не положила сдачу мне в руку. Не глядя на меня, она шмякнула деньги на стойку и подтолкнула их ко мне. Я повернулась к Синт и увидела знакомое выражение лица. Мы пошли искать свободный столик – желательно как можно дальше от барной стойки.

– Как дела на работе? – спросила подруга. – Все еще таскаешься за этой Марджори Квик?

– Она мой босс, Синтия.

– Так я тебе и поверила.

А ведь если вдуматься, я и сама не осознавала, насколько явным было влияние, оказанное на меня Квик. Я пыталась побольше выведать о ней у Памелы, но та знала только одно: как-то раз Квик упомянула, что провела детство в графстве Кент. Ее деятельность в период между детством и зрелым возрастом была окутана мраком неизвестности. Возможно, Квик была уготована респектабельная жизнь в графстве Кент, она могла стать женой судьи или кем-то вроде того, но вместо этого выбрала иную судьбу среди развалин послевоенного Лондона. Ее имени не было в «Дебретте»[16], она не принадлежала к семейству Скелтонов, вопреки одному из моих первоначальных предположений. Ее манера одеваться безупречно буквально излучала власть, заботу о себе любимой – в этом была только ее выгода, больше ничья. Каждая совершенная блузка, каждая идеальная пара брюк служили упреждающим заявлением о своем «я». Одежда Квик была ее доспехами, сделанными из шелка.

Я узнала, что она не замужем и живет в Уимблдоне, совсем рядом с парком. Заядлая курильщица. Их отношения с Ридом можно было уподобить союзу воды с камнем, который она точит десятилетиями. По словам Памелы, Квик работала в институте столько же, сколько и Рид, а он принял руководство Скелтоном в тысяча девятьсот сорок седьмом, двадцать лет назад. Каким образом она познакомилась с Ридом или почему решила поступить сюда на службу, оставалось загадкой. Интересно знать, в каких битвах ей приходилось сражаться для достижения своего нынешнего положения и обращалась ли она к истории Древнего Рима, чтобы овладеть искусством войны.

– Никогда не встречала таких, как она, – призналась я подруге. – То дружелюбно настроена, прямо луч света. И через минуту – не женщина, а щетка из свиной щетины, такая жесткая, что даже рядом стоять больно.

Синт вздохнула.

– Мы купили себе в квартиру хороший «План Г».

– Какой-какой план?

– Ох, Делли… Сэм пашет как проклятый, вот я и сказала ему: давай-ка мы с тобой купим хороший диван «План Г», чтобы ты хоть ноги-то задрал после рабочего дня.

– Гм… Ну, и как ноги-то?

Подруга опять вздохнула, помешивая ложкой остывающий чай.

– Ох, я тебе вот что скажу. Значит, наш новый почтальон перепутал письма, и вот соседка стучится к нам. – Прочистив горло, Синт постаралась говорить тоном, принятым в высшем английском обществе: – «Ах, здравствуйте. Это, вероятно, ваше. Мы заметили на нем черный штемпель». А письмо-то было из Лагоса, Делли. Имя на нем не мое, да я и не знаю никого из Нигерии. «Черный» штемпель – нет, ну ты подумай, а?

Ее смех сошел на нет. Обычно мы бы долго обсуждали подобную ситуацию, чтобы она не так больно ранила нас, но после встречи с официанткой у нас уже просто не осталось сил.