Отец задумался. Потом вопросительно посмотрел на меня.

– Мне вовсе не кажется, что мы с Даниэлем проводим так уж много времени вместе, – торопливо сказала я.

– Ой, Патти, да что ты понимаешь, – махнула рукой в мою сторону Тереса. – Ты еще слишком маленькая, чтобы судить об этом. А вот нашим родителям надо задуматься и оградить тебя от возможных слухов.

– Я поговорю с отцом Даниэля, – решил отец.

Тереса победно на меня посмотрела. Мне так хотелось сказать ей какую-нибудь гадость, что я даже губу прикусила, чтобы не дать повода обвинять меня потом в несдержанности и детском поведении.

– Ой, папа, Патти сейчас заплачет, – с деланым сочувствием сказала Тереса. – Она уже переживает возможную разлуку. Так что вовремя я обратила ваше внимание. А то бы сестра окончательно влюбилась и наделала глупостей.

Я встала из-за стола, резко отодвинув стул, и пошла к выходу из столовой. Взгляды родителей и сестры я чувствовала всей кожей спины, но не оборачивалась. Тогда я впервые почувствовала к сестре что-то похожее на ненависть и очень этого испугалась. Ведь она – одна из самых близких мне людей, я должна ее любить. Неужели Даниэлю удалось встать между нами?

Переживала я до вечера, от которого не ждала ничего хорошего. Когда Эдита передала мне приглашение отца зайти в его кабинет, сердце мое оборвалось – настолько я была уверена, что сейчас услышу что-то плохое. Но отец, на удивление, выглядел довольным. Увидев меня, улыбнулся и сказал:

– Поговорил я сегодня с Феррейра-младшим. Он просил твоей руки. Если ты согласна, то о вашей помолвке сообщим на следующей неделе, а свадьбу сыграем, когда тебе исполнится восемнадцать.

И я не смогла выдавить из себя ничего более умного, чем:

– А Тереса?

– Она сама сегодня в обед сказала, что ее беспокоит только приличие, а не собственное сердце, – заметил отец. – Помолвлены они с Даниэлем никогда не были, поэтому тебе не следует себя винить из-за того, что выбрал он тебя, а не ее. Так что мне ответить фьорду Феррейра?

Он лукаво на меня посмотрел, как будто и не сомневался в моем ответе. Я его не разочаровала – покраснела, как положено счастливой невесте, и выдавила из себя робкое:

– Я согласна.

На ужине папа сидел с необычайно довольным видом, мама сияла не хуже весеннего солнца, одна лишь Тереса с мрачным видом вертела в руках вилку, бросая на нас странные испытующие взгляды. К еде она не притронулась. А вечером, незадолго до того, как я собиралась лечь спать, зашла ко мне и сказала:

– Думаешь, выиграла? Нет, Патти, твой он только временно. Он нужен мне, а значит, я получу его, чего бы мне это ни стоило.

После чего пошла к отцу и устроила ему самый громкий скандал из всех, что были раньше в нашем доме. Но папа в этот раз навстречу ей не пошел. Ведь Даниэль не игрушка в магазине, которую отказались купить маленькой девочке. Кричи не кричи – не получишь. Видно, поняла это и Тереса. В доме воцарилась тишина, правда, на мой взгляд, несколько зловещая. Но больше в этот день ничего не случилось. А на следующий она уехала в Фринштад, пробыла там почти неделю и вернулась к оглашению нашей помолвки. В новом платье, спокойная, довольно улыбающаяся и совершенно невозмутимая. Нас с Даниэлем она поздравляла так, что у окружающих не осталось ни малейших сомнений: моя сестра счастлива, что Феррейра-младший достался мне, а не ей. Но я-то знала, что это не так. Знала, и это знание отравляло мое счастье, хоть и было этого счастья столько, что казалось – тронь, и начнет щедро выплескиваться, одаряя всех, кто рядом.

Теперь у меня было законное право находиться рядом с Даниэлем. Он обнимал меня за талию, легко привлекая к себе, и шептал на ухо всякие милые глупости. Его дыхание на моем виске было таким горячим, таким обжигающим, что внутри меня что-то сладко сжималось и хотелось почувствовать на виске уже его губы. А может, и не только на виске. Казалось, он это почувствовал, так как предложил выйти в сад.

Было совсем темно. Но мы и не собирались любоваться недавно расцветшими розами редкого сорта, которыми так гордилась мама. Лишь только мы оказались вдали от посторонних глаз, Даниэль начал меня целовать с жадностью, которая передалась и мне. Я тесно прижималась к нему, мне всего было мало – и этой ночи, и наших поцелуев.

– Вы не слишком увлеклись? – раздался злой голос Тересы. – Даниэль, не забывай, из какой семьи Патрисия. А то смотрю, еще немного – и оприходуешь ее где-нибудь прямо под мамиными розами.

– Тереса, мы только целовались, – попыталась я оправдаться. – Что в этом такого?

– Ты вообще молчи! Видела бы ты себя со стороны. – Слова сестры, как звонкие пощечины, били, не зная пощады. – Ты выглядела как дешевая шлюха, жаждущая удовлетворить клиента.

– Какие глубокие познания, – насмешливо сказал Даниэль и крепко меня обнял, пытаясь хоть как-то поддержать, хотя единственное, чего мне сейчас хотелось, – убежать подальше и не слышать гадких слов сестры. – Чувствуется личный опыт. Обширный и разносторонний.

Тереса поперхнулась словами, которые собиралась выплеснуть на меня, и с ненавистью уставилась на моего жениха.

– Да как ты смеешь? – прошипела она. Смутно угадываемые в темноте, черты ее лица явственно исказились. – Я беспокоюсь о своей сестре.

– Побеспокойся лучше о себе. О ней теперь есть кому беспокоиться.

– Возвращайтесь в дом, если не хотите скандала. – Тереса сдаваться не собиралась. – Немедленно. Или я начну кричать.

– Что кричать? – недовольно сказал Даниэль.

– Поверь, это я придумаю.

Сказала она это почти спокойно, наверное, смогла взять себя в руки, но ни у Даниэля, ни у меня желания спорить не возникло. Вечер был уже безнадежно испорчен, и даже если бы вдруг сестра внезапно отсюда исчезла, воспоминания о ее словах все равно стояли бы между нами. Когда мы вернулись в дом, с лица Тересы не сходила торжествующая улыбка, а Даниэль сказал:

– Похоже, наша помолвка будет еще тем испытанием.

Он сжал мою руку и переплел свои пальцы с моими, а я подумала, какая разница, что там будет. Вместе мы пройдем любые испытания, да и сколько там осталось до нашей свадьбы? Разве Тереса может нам помешать?

Но оказалось, может. Она переговорила с отцом, живописав ему в красках мое грехопадение, и тот, несколько смущаясь, попросил меня не оставаться с женихом наедине без присмотра мамы или Тересы. Стоит ли говорить, что у мамы вечно находились дела и нашим бессменным надсмотрщиком была сестра? Гадостей она больше не говорила ни мне, ни Даниэлю, у меня даже закралось подозрение, что тогда она действительно беспокоилась обо мне, но само ее присутствие ужасно мешало. При ней слова застревали во рту, цеплялись за язык, делая его толстым и неповоротливым. Обычно Даниэль держал меня за руку и, чуть насмешливо поглядывая на Тересу, перебирал мои пальцы. Она делала вид, что ее это совсем не задевает, и пускалась в пространные рассуждения о новых модных тенденциях или о чем-нибудь другом, столь же далеком от общих интересов. Но ее расслабленная поза никого не обманывала. Острые, хищные взгляды, которые она бросала на моего жениха, каждый раз заставляли меня нервно вздрагивать. Даниэля они не особо беспокоили, разговаривал он с сестрой словно ничего не произошло и никаких выпадов в ее сторону себе не позволял. Иногда я спускалась раньше Тересы, и мы успевали поцеловаться до ее прихода, а потом сидели с невинным видом. И эти как бы украденные поцелуи были такими сладкими, что примиряли меня и с постоянным надзором, и с долгим ожиданием, которое вскоре должно было закончиться.

Вовсю шли приготовления к свадьбе. В тот день я задержалась у портнихи, которая никак не могла вставить рукав в пройму так, чтобы это устроило и ее, и мою маму. Когда мы вернулись домой, Эдита, наша горничная, с заговорщицким видом сообщила, что Даниэль уже тут. Но в гостиной его не было, не было его и на террасе, и в саду. Я даже подумала было, что он меня не дождался. Но его грифон был здесь, а значит, и мой жених никуда не улетел.