Выслушивание показало, что сердце у больного Многоватова отличное и легкие тоже в порядке.
– И все же состояние у меня скверное, – с тихой грустью сказал Геннадий Романыч. – Милый доктор, уж вы не откажитесь прийти еще раз.
Лидия Михайловна была впечатлительна, как всякая девушка. Ей сейчас же вспомнился кинофильм «Неоконченная повесть». Правда, артистка Быстрицкая в десять раз красивее ее, Лиды Журавлевой, по в общем есть что-то похожее. Или хочется, чтобы было.
Значит, у него умерла жена? А какое это имеет значение? Очень большое. Врач должен все учитывать.
На следующий вызов Многоватова она пришла в новых коричневых полуботинках на микропористой подошве, которая выглядела совсем как каучуковая, и в голубом пуховом берете. И зеркало поблескивало уже не так холодно.
Лидия Михайловна волновалась: что будет дальше, она не знала. А Многоватов знал: два раза в кино, один раз в цирк, один раз в ресторан, после этого конкретно – да или нет. Он человек занятой, ему время дорого.
После шестой встречи Лидия Михайловна не спала всю ночь до утра и мучилась мыслью – зачем она так скоро позволила целовать себя? По правде говоря, мысль была немножко другая, нестерпимая для всякой девушки: «А не показалась ли я ему слишком податливой? Вдруг он больше не позвонит?»
Она говорила сама себе: «Конечно, он недостаточно культурен, он сказал, что на стене брарелефы, вместо барельефы, и что Чехов, в основном, комик…» Ну что ж, она только рада будет поделиться с ним тем культурным богатством, которым владеет сама.
Кстати, о богатстве. У него одних книг три полных шкафа, и все такие прекрасные издания! Только Лиде не понравилось, как он сказал:
– Те же денежки в случае чего.
Но она тут же мысленно оправдала его: он не сумел сказать иначе о своем пристрастии к книгам. Хотя у него такая же страсть и к мебели, и к картинам, и к одежде. Он сказал ей:
– Между прочим Чехов сформулировал таким образом: «В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда»!
– И душа, – подсказала Лидия Михайловна. Он вздохнул.
– Душу, Лидочка, не видать. И вы, как врач, должны знать, что души как таковой нет. И, откровенно говоря, к лучшему.
…Однако она напрасно не спала ночь после шестого свидания. Он снова позвонил ей и настойчиво предложил зарегистрироваться. Когда она при встрече дала согласие, он вынул из кармана кольцо с бриллиантом и надел ей на палец.
– Вы с ума сошли! Как можно тратить такие деньги! – воскликнула Лидия Михайловна.
– Деньги для того и деньги, чтобы их тратить, – ответил Геннадий Романыч. – Вот дурак Суликов этого не понял. А впрочем, вам про Суликова пока что знать не следует.
Она не спрашивала про дурака Суликова и про то, откуда у Многоватова столько денег. Она только ужасалась, что он напрасно тратит их, вместо того чтобы поберечь на будущее: покупает билеты в театр непременно в первом ряду, обедает с ней в ресторане. Она слышала, как официант вкрадчиво назвал испугавшую ее сумму, и видела, как легко и беззаботно Геннадий Романыч бросил на стол деньги, больше чем надо, и она поняла – это значит на чай. Теперь это кольцо…
Лидии Михайловне было двадцать четыре года, и она отлично знала, что на свете есть жулики, и воры, и даже убийцы. Они ездили в автобусах и в тесноте снимали с пассажиров часы. Они по ночам нападали иногда на прохожих или проникали в квартиры и бывали случаи – убивали. Некоторые служили в учреждениях и делали какие-то приписки или подлоги. Она точно не знала. Но все они рано или поздно, жалкие и приниженные или противно-наглые, представали перед судом на глазах у всех. И вызывали у людей презрение, ненависть или просто гадливое чувство.
Все эти преступники, пойманные или непойманные, могли где-то и как-то жить, но знакомыми Лиды Журавлевой они быть не могли. А представить себе, что ее, строгую и нецелованную девушку, вдруг целует вор, – это было вообще невероятно. Поэтому она даже ни на одну минуту не представляла себе, что и книги, и ковры, и костюмы Геннадий Романыч приобретает каким-то нечестным путем.
Разумеется, заведующий магазином не может получать слишком большого оклада. Но… мало ли как бывает: сбережения, наследство, выигрыш. Вот, например, у них в квартире живет кассирша Ираида Львовна (по странному совпадению она работает как раз в том магазине, которым заведует Геннадий Романыч). Так вот, она постояно выигрывает! И помногу. Лида помнит, как она недавно вбежала в кухню и закричала: «Пять тысяч! Пять тысяч!» – и махала облигацией. А когда соседи стали просить ее дать им поглядеть на счастливую облигацию, она смешно замахала руками: «Что вы, еще сглазите!» – и убежала к себе. А ведь, возможно, что Геннадию Романычу посчастливилось и он выиграл не пять тысяч, а пятьдесят?…
Пришло письмо из Иркутска. Писали вместе отец и брат.
«Лидушка, нам издали что-то не очень нравится твой выбор. Не потому, что ты врач, а твой Многоватов торговый работник. Работников торговли у нас большая армия и если бы они плохо и нечестно работали, то и торговли бы никакой не было. Они же молодцы, справляются, развивают и, как говорится, борются за лучшее. Некоторые даже героически работают в самых тяжелых условиях севера и так далее. В общем, честь им и хвала, тем, которые этого достойны. Но ты, Лидушка, пишешь, что у твоего Многоватова дом – полная чаша (между прочим зря ты к нему ходишь, лучше к себе позови. У тебя квартира населенная, на всякий случай – мало ли что бывает). Ты перечисляешь, какие у него книги, ковры, вазы, костюмы и шуба с бобровым воротником. Ты пишешь: «У него такая внешность, что можно подумать, будто он народный артист». Дочка! Учти, артисты разные бывают!»
В конце письма была приписка, сделанная рукой брата:
«Лида! Я тебе не буду писать про артистов и прочее. Скажу только одно: проверь своего жениха. Мало ли что в жизни бывает. Тебе хочется замуж, будем говорить прямо, ничего плохого в этом нет. Почти всем девушкам хочется, это в порядке вещей. Но надо, чтоб жених был хороший. Проверь, сестренка! Любовь любовью, а осторожность никогда не мешает».
– Милые вы мои, вы не знаете, какой он хороший, – сказала вслух Лида, дочитав письмо. И только не добавила: вы не знаете, как он целует меня… Это почему-то неловко было добавить даже мысленно.
Не успела она сложить письмо, как в дверь постучали, и вошла Ираида Львовна. У кассирши был выходной день, и она ходила слегка навеселе. За ней водился этот грешок но соседи прощали ей, потому что она никогда не скандалила при распределении платы за газ и электричество.
Она без приглашения села за стол, лукаво поглядела на Лиду и погрозила пальцем.
– Выходишь замуж, а сама ни звука, молчишь, как маринованная селедка.
Лида хотела сказать, что живая селедка не разговорчивее маринованной, но пьяненькая Ираида была не только глупой соседкой, но и кассиршей в его магазине. Она каждый день, из года в год видела Геннадия Романыча, знала его характер, привычки, его покойную жену. И, уж конечно, Ираида могла подтвердить, что Многоватов честный человек.
Ираида Львовна подсела к Лиде и заглянула ей в глаза.
– Не гордись, Лидуша, не заносись! Не было бы счастья, да Ираида помогла.
– Вы?
– Я! Сосватала. В бриллиантах, в выдре, в нейлоне будешь ходить, дурочка. Только уж тогда и меня не забудь.
Лида, – как будто паутина опутала лицо, как бывает осенью в лесу, – провела рукой по глазам.
– Я вас не понимаю, Ираида Львовна.
– А чего тут не понимать? Наш Многоватов мужик лихой, это все знают. Но только он с соображением. И в этом деле тоже: жена-врач культурный отпечаток накладывает. Нет, Лидуша, ты живи, ни об чем не думай. Покойница думала, боялась, оттого преждевременно и померла. А ты живи. Многоватов не влипнет. Уж до чего с телевизорами откровенно маклевал, сказать тебе не могу, и то не влип.
– Как? – чуть слышно переспросила Лида, испугавшись рыбьего слова «маклевал».
