Развод Кирилла ударил по всей профессорской семье. Жена, которую впустили в пятикомнатную профессорскую квартиру, не только вольготно там обосновалась, но, ровно через полгода после свадьбы, потребовала себе половину. Каким образом, она подготовила все необходимые документы и подала в суд, для всех осталось загадкой, но факт был фактом, аристократическим бабушке и дедушке, как и Кириллу, и его матери, предстоял обмен или выселение, а бешеной цены полотна известных художников уже фактически были заранее расписаны по аукционам. Боролись с женой все вместе. Появление наследницы еще больше усложнило дело, так как жена с ребенком собиралась не только присвоить себе имущество, но решила лишить семью долгожданного отпрыска и уехать во Францию к своему наскоро испеченному, но совершенно реальному новому мужу. Отчаяние, уязвленное самолюбие не были теми чувствами, которые могли воодушевить семью к борьбе. Пожалуй, главной движущей силой стало желание обыкновенной человеческой справедливости, которая как будто бы навсегда покинула дом вместе с недавно подобранной и пригретой невесткой.
В то же самое время вдохновленно идущая по жизни Маша искала поклонников по интернету и, в конце концов, остановилась на подслеповатом французе, который писал ей отчаянные письма из Шарлевиля о том, что он обязательно должен встретиться с ней у себя дома, во Франции, и что приглашает ее туда с огромным удовольствием. Жерар казался романтиком не от мира сего, который столько увидел в своей жизни, что единственное, на что он нашел в себе силы уповать еще, была непритязательная жена из России. Почему его выбор пал на столь неподходящую кандидатуру, Маша понять не могла. Возможно, он слепо верил, что все хорошее осуществляется за пределами Франции, и, скорее всего, – в России, и что «это хорошее», именно то, что с ним должно случиться в ближайшее время.
На вскользь брошенную информацию о Жераре Кирилл не обратил внимания, рассказывал Маше о последних махинациях любимой супруги. Отцовство так и не было установлено, и было Кириллу от этого не только грустно ужасно, но невыносимо грустно, что, постепенно, передавалось и Маше, осознающей, наконец, что в жизни бывает все, и, судя по всему, довольно часто. В тот момент ей нужно было что-то делать, ехать, знакомиться, каким-то образом распутать тот странный клубок событий, который навалился на нее совершенно некстати: скоротечный брак Кирилла, бойня за его квартиру и достоинство, собственные нестертые воспоминания детства.
Шарлевиль славен тем, что там родился Артур Рембо, оттуда поэт три дня шел до Парижа, где его и встретил другой, уже весьма пожилой поэт, Верлен, с которым у молодого гения сложился известный в истории скандальный роман. Эта информация почему-то засела у Маши в голове, оживляя в душе некоторые сомнения в отношении скучности поездки, а заодно и воодушевление от предстоящего приключения и незабываемых встреч. Жерар встретил Машу в аэропорту, лучезарный и веселый, он бодро сообщил ей, что дом уже давно ждет новую хозяйку, а предыдущие жены сбежали, одна за другой, по причине того, что им совершенно не нравился Шарлевиль. Действительно, город оказался милым, но очень скучным для проживания селом с дивным прудом и парой магазинов. Дом Жерара выходил окнами на старое кладбище. Сам он работал в пыльной библиотеке, где хранились только фотографии Рембо. (Еще, правда, список английских слов, которые они вместе с Верленом составили, когда плыли через Ламанш на пароме и море книг о жизни писателя, включая записи о том, как Рембо впервые ушел в Париж пешком, по совершенно понятным теперь для Маши причинам).
Кирилл тем временем отдыхал во французской столице, бил физиономию бывшей жене, и, похоже, был ужасно расстроен даже не тем, что назад было ничего не вернуть, но тем, что жить дальше как-то совсем не получалось и не хотелось. После Парижа он собирался ехать в Амстердам, и именно туда решила направиться и Маша, намереваясь избавиться, наконец, от ощущения скуки, которое не покидало ее с самого приезда в Шарлевиль. Жерар был охотлив до путешествий. Маша с легкостью убедила его, что нужно обязательно ехать на конференцию в Амстердам, куда он и согласился ее доставить без промедления. Дорога была длинной, и когда они, наконец, пересекли границу и доехали до столицы, то сразу распрощались до утра. Несмотря на уговоры Жерара, Маша наотрез отказалась осматривать город вместе с ним, сказав, что доклад требует тщательной подготовки. Как условились, Кирилл ожидал ее на вокзале, а потом они долго бродили по городу в поисках дешевой гостиницы.
Кирилл казался подавленным и неразговорчивым. Ни одного слова в адрес жены, ни хорошего, ни плохого, он не произнес, что было для Маши очевидным доказательством душевного краха обоих. Гостиницу они нашли под вечер, побросав вещи, отравились в район Красных Фонарей, где и собирались отдыхать все оставшееся время. Отдыхать для Маши значило пить красное вино, но Кирилл только брезгливо морщился, говоря, что не уедет из Голландии пока не попробует «травки». Это страшное слово он произнес по особому, смачно, как будто четким подчерком подписывал своим намерением смертный приговор уже не только себе и своей семье, но всему враждебному и подлому астральному миру.
Искали «травку» они так долго, что осмотрели почти все местные достопримечательности. В основном, девушек и женщин сотни возрастов, размеров бюстов и цвета кожи, которые были выставлены в витринах этого странного музея под открытым небом. Кирилл приценивался с интересом, изредка смущался, пятился, якобы переходя к следующей витрине. Девушки, страшные, обыкновенные и пронзительно красивые, улыбались и смотрели туристам прямо в глаза. Туристы не удивлялись улыбкам девушек в ящиках, а тоже смотрели им в глаза, как будто силились понять что-то очень важное.
Потом они зашли в кафе. Кирилл долго приценился, деловито мотая головой влево-вправо, как будто делал ею, этой самой головой, фуэте на сцене фантасмагорического сказочного театра. Пошел к выходу, шел уже к следующему кафе, на другой стороне улицы, где, наконец, грузно опустил рюкзак на пол и уверенно указал пальцем, на «вон – то»! «То» ему и выдали в виде небольшой сигареты, которую он понес двумя пальцами в сторону маленького столика и аккуратно положил в пепельницу. Снял куртку, разложил перед собой красную салфетку, приложил сигарету к губам, щелкнул зажигалкой, затянулся.
– Что-нибудь чувствуешь? – Маша заерзала.
– Ноль эффекта, – спустя несколько секунд заключил Кирилл и снова затянулся.
Сигарету он выкурил быстро, а выкурив, презрительно поморщился. Через несколько минут он вышел на улицу, также быстро, как и вошел вовнутрь кафе, постоял две минуту на месте и вдруг отчаянно захохотал. Грузно опустился на землю. Маша даже не посмотрела в его сторону, а бодро пошла вперед. Спустя минуту – обернулась. Кирилл продолжал сидеть на земле и отчаянно хохотать, закрыв глаза и барабаня пальцами по тротуару.
– Кирилл! – Маша рванулась к нему.
Кирилл громко причмокнул, выпустив изо рта что-то похожее на пену, а потом поднял на Машу искаженное болью и смехом лицо:
– Помоги. Слышишь! Помоги!
Что было дальше, Маша плохо помнила, но что-то все-таки было. Она пыталась поднять Кирилла с земли и два метра роста обрюзгшего тела этому не поддавались. Он долго не приходил в себя, а Маша била его по щекам со страшной силой, как посоветовал проходящий мимо знаток искусства курения. Где-то под коркой проносились мысли о том, что курить в Голландии можно только в кафе, а если застали за этим занятием вне заведения, закон меняется в какую-то страшную сторону, которая светит чем-то совсем еще более красивым. Когда Маша, наконец, дотащила Кирилла до гостиничной комнаты, он с грохотом рухнул на кровать, кинул Маше набитый деньгами кошелек и попросил позаботиться о его маме. Как и советовал Кирилл, Маша просидела три часа на кровати, разговаривая с его мамой, Настасьей Владимировной, вслух, о непростой жизни их семьи, вновь и вновь давая Кириллу крепкие пощечины. Потом он пришел в себя, членораздельно сказал «спасибо тебе» и, как ребенок, уснул, откинув голову набок. Спустя какое-то время Маша встала с кровати и вышла в ночной город, двинулась в сторону гостиницы, где остановился Жерар.
