Именно Владимир Дагуров настоял на том, чтоб я подписала первую публикацию хипповской кличкой Арбатова. Именно он в 1979 году руководил компанией литераторов, помогавшей нашей молодой семье переезжать из арбатских комнат в новую ясеневскую квартиру. Таскал мебель, тюки с вещами и ворчал: «Творческие люди, а уже нажили столько барахла!» Именно с ним мы обсуждали, как женить Джеймса, и радовались, когда у него начались серьёзные отношения с прехорошенькой поэтессой Ириной Толоконниковой.
А когда они зарегистрировали брак, ЦДЛовское братство подняло за это не одну рюмку водки и, конечно, обсудило цвет кожи будущих деток. Но до деток не дошло – Вера Ипполитовна не впустила невестку на порог шикарной квартиры и на крыльцо номенклатурной дачи. Джеймс разрывался между женой и мамой, но вторая побеждала с большим отрывом.
В 1991 году привыкшие жить на широкую ногу Араловы-Паттерсоны остались с двумя крошечными пенсиями. Прежде они кормились по факту верности режиму – картины Веры Ипполитовны закупались Минкультом, а Джеймс зарабатывал поездками по стране с чтением стихов от Бюро пропаганды при Союзе писателей СССР. И Вера Ипполитовна почему-то решила, что если молочные реки и кисельные берега обмелели на Родине, они, конечно же, ждут в Америке. Она железной рукой развела сына с Ириной Толоконниковой и увезла в 1994 году в Вашингтон.
Это поразило всех, ведь Джеймс когда-то писал: «Иногда я думаю, как бы сложилась моя судьба там, в Америке? И понимаю, наказан был бы со дня рождения… В тридцати штатах моим родителям грозило бы десятилетнее тюремное заключение, в пятнадцати – смертная казнь. И только за то, что белая породнилась с чёрным!»
Будучи дома культовыми персонажами, Джеймс и Вера Ипполитовна не понимали, что для Америки они всего лишь пожилые экономические эмигранты. Вере Ипполитовне исполнилось 83, а Джеймсу – 60, но она вбила сыну в голову, что, не будучи ярким поэтом на родном языке, он станет звездой на английском, которым почти не владеет.
Какое-то время перебивались продажей её картин, а Джеймс читал стихи нашим эмигрантам. Но количество поклонников живописи Веры Араловой исчерпалось так же быстро, как и количество слушателей Джеймса Паттерсона. В 2001 году Вера Ипполитовна умерла, и Том, живущий в Москве, захоронил её прах на Армянском кладбище в могилу младшего брата Роберта.
Получилось, что если «киномама» – Любовь Орлова в фильме «Цирк» – прятала «негритёнка» от чужих глаз; то Вера Ипполитовна предъявляла его как аргумент сперва в нашей стране против Америки, а потом в Америке против нашей страны. Задумывалась ли эта блистательная женщина хоть раз за свои 90 лет о том, что сделала из Джеймса выставочного пуделя, которого таскала за собой на поводке, не дав не только создать семью, но и остаться в своей стране?
Потеряв мать, Джеймс впал в депрессию и перестал выходить на связь. Пресса сочинила, что «спился и умер в Вашингтоне», но все, кто знал Джеймса, понимали, что это не про него. Потом его показали по телеку исхудавшим и постаревшим на убогой кухоньке социального жилья. С конца семидесятых до конца девяностых Джеймс не менялся – был стабильно молод, красив и элегантен, и потому казалось, что телевизионщики сняли отдалённо напоминающего его старика. Просочились слухи – попал на операцию, там его случайно инфицировали, потом долго лечили от этого.
И 17 мая 2014 года телепрограмма «Прямой эфир» организовала телемост к 80-летию Джеймса. В московской студии плакала бывшая жена – Ирина Толоконникова-Паттерсон, искавшая его все эти годы, а заторможенный Джеймс твердил из вашингтонской студии как попугай, что не взял её в эмиграцию потому, что боялся трудностей. И что реальные трудности оказались серьёзнее предполагаемых.
Рассказывал, как больной и обессиленный потерял однажды сознание прямо за письменным столом, и если б через несколько часов случайно не зашёл социальный работник, лежал бы уже на кладбище. При этом не вспомнил, что точно так же потерял сознание, сидя в прямом эфире, его отец. И тоже в чужой стране. Но с Ллойдом это случилось во время войны; впрочем, и эмиграция стала для Джеймса войной, которую он проиграл.
Ирина Толоконникова-Паттерсон требовала признания, что эмиграция была ошибкой. И Джеймс согласился, хотя это признание было уже не важно ни ей, ни ему, ни зрителям. С экрана смотрел одинокий растоптанный старик, передвигающийся на коляске и не готовый ответить самому себе, зачем, будучи советским символом борьбы с расизмом, ринулся в страну, где его чёрного прадеда младенцем швырнули в огонь, а чёрного отца лишили права преподавать?
И, будучи отставным офицером-подводником, так и остался крошечным негритёнком из фильма «Цирк», которого передают из рук в руки. В одном интервью Джеймс говорил: «Я никогда не хотел уезжать навсегда…» Но «навсегда» уже захлопнуло его безжалостной эмиграционной крышкой, оставив от прошлого только блины со сметаной, которые научилась готовить его сиделка из Камеруна.
Джеймс обещал на телемосте, что вернётся в Россию и у них с Ириной «всё будет хорошо». Ирина плакала, а зал вежливо аплодировал. Меня не было в Москве, в студии сидел наш общий друг поэт Владимир Дагуров, но кто бы там ни сидел, ничего уже нельзя было починить и поправить.
К слову, в 2004 году я переехала на Шмитовский проезд, и оказалось, одна из комнат в бытность квартиры коммуналкой принадлежала отцу Владимира Дагурова – доктору филологических наук, народному поэту Бурятиии Геннадию Дагурову. А Владимир заходил сюда и оставался переночевать. Поражённые совпадением, мы стали копаться с Дагуровым через 40 лет знакомства в датах и накопали невероятное!
Оказалось, его отец – Геннадий Дагуров 1909 года рождения; отец Джеймса – Ллойд Паттерсон 1911 года рождения; и мой отец – Иван Гаврилин 1910 года рождения пересекались теснее, чем мы. Геннадий Дагуров учился одновременно с моим отцом в ИФЛИ, только на разных факультетах. Дагуров на литфаке, а мой отец – на истфаке, но тоже писал стихи. Защитив диплом, мой отец начал работать в Редакционно-издательском институте, а Геннадия Дагурова назначили оргсекретарём Бурят-Монгольского отделения РАППА – Российской ассоциации пролетарских писателей.
Именно тогда Максим Горький написал статью-донос на поэта Павла Васильева со словами: «…А те, которые восхищаются талантом П. Васильева, не делают никаких попыток, чтобы перевоспитать его. Вывод отсюда ясен и те и другие одинаково социально пассивны, и те и другие по существу своему равнодушно „взирают“ на порчу литературных нравов, на отравление молодёжи хулиганством, хотя от хулиганства до фашизма расстояние короче воробьиного носа…»
Арестованный после статьи Павел Васильев признал под пытками, что готовил покушение на Сталина. Расстреляв его в 1937 году в Лефортовской тюрьме, начали арестовывать его окружение. Разнарядка пришла и на Геннадия Дагурова, преподававшего зарубежную литературу в техникуме Улан-Удэ. Услышав от родственника о надвигающемся аресте, Геннадий Дагуров написал заявление об увольнении, собрал вещмешок, встал на лыжи и ушёл в тайгу.
Жил охотой, рыболовством, а через полгода вышел к Нюкже – бывшему золотому прииску имени Блюхера в Амурской области – назвался чужим именем, устроился в школу завучем, заработал денег и поехал в приёмную Калинина в Москве. Выслушав Геннадия Дагурова, помощник Калинина посоветовал никому не рассказывать о бегстве в тайгу, ни за что не возвращаться в Бурятию и направил его преподавать в педагогический техникум Нальчика.
Оттуда Геннадий Дагуров ушёл добровольцем на фронт, был ранен, контужен, дошёл до Берлина, стал кавалером ордена Отечественной войны 1-й степени и ордена Красной Звезды. А после войны работал в Советской оккупационной зоне Лейпцига завучем и преподавателем русского-литературы. В это же время мой отец организовывал в оккупационной зоне Лейпцига издательство на русском языке. А позже Геннадий Дагуров получил комнату в квартире, где я в данную секунду стучу по клавишам компьютера.
В 1934-м мой отец стал зам. главного редактора Молодёжного вещания Радиокомитета, и вскоре в Радиокомитет пришёл работать отец Джеймса – Ллойд Паттерсон. И отец, и Ллойд дружили с Юрием Левитаном, с семьей которого нашу семью позже связали сложные перипетии. Говорят, не мир тесен, а слой тонок. И мы с Володей и Джеймсом мистическим образом оказались рядом в многослойном пироге страны, не подозревая, что в предыдущем слое этого пирога наши отцы так плотно пересекались на гуманитарной передовой.
