– Сейчас я опять преувеличиваю?
– Сейчас нет, – кивнул муж и открыл своё окно.
Водитель ньюйоркского такси отделен от пассажиров стенкой с прозрачным пуленепробиваемым окошечком. Ему было нормально, но пол нашей части машины кто-то использовал как туалет, и стоял невыносимый запах мочи. Чтобы выжить, я выдвинула голову в окно. С этой позиции отлично просматривалось зеркало над водителем, его сонное, немного детское лицо, и то, как он держит левой рукой руль, а правой всё время запихивает что-то в рот. Сперва гамбургер, высунувший зелёный язык салатного листа, потом орешки в ярком пакетике и, наконец, шоколадный батончик с мультяшкой на упаковке.
Мы пролетели мимо неказистых домиков Квинса, где в убогой квартирке «русского квартала» жил Довлатов, не подозревавший, что 63rd Drive однажды переименуют в Sergei Dovlatov Way. Нью-Йорк встречал нас хамской работой аэропорта, унылыми промзонными пейзажами, крупными ржавыми мостами и бесстыдным запахом мочи. Это было как-то уж слишком литературно, слишком по-довлатовски. Я представляла себе въезд в Нью-Йорк на огромной плавной «Краун-Виктории», считавшейся прежде символом города, но муниципалы начали менять их на экономичные тупорылые японки.
Несмотря на слухи о качестве американских дорог, из аэропорта до отеля ехали по чему-то невозможному – дырка на дырке, латка на латке, штопка на штопке. Где-то шёл ремонт, а где-то казалось, только закончилась бомбежка. Дороги в Нью-Йорке не асфальтируются, а складываются из плит цементобетона, замазываются на стыках, и машина скачет как заяц.
Говорят, хороши шоссе между штатами, но мы всю неделю тряслись по внутриньюйоркским швам, заплаткам и колдобинам. Шутят, что национальная идея русского «своровать на постройке дороги, чтобы купить дорогую машину и убить её за сезон этой плохой дорогой». У американцев с этим так же.
90 % таксистов Нью-Йорка – свежие эмигранты. Наш водитель с заспанным детским лицом оказался бенгальцем, как и мой муж. Выглядел он замученно, видимо сидел за рулем дольше времени, позволенного законом, и всё время жевал, чтобы не заснуть. Позже нам растолковали, что «медальон» – право зарабатывать эксплуатацией такси – стоит больших денег. Чтоб окупить его, оформляются подставные лица, а водителей держат на дороге сутками. Такси в Нью-Йорке в основном принадлежит индийцам, и за рулём масса парней из Индии и Бангладеш.
Путь к отелю не впечатлил – замурзанные спальные районы с тротуарами, усыпанными упаковками, объедками и одноразовой посудой, напоминали чёрные районы Лондона. Пометавшись по совершенно одинаковым улицам с высокими скученными зданиями, машина затормозила. Из-под строительных лесов, облепивших отель, поблескивали обещанные сайтом позолоченные мужики со светильниками в руках. Мы безуспешно поискали на бордюре пандус для чемоданов и стали биться в огромную золоченую дверь «Империал Корта».
Она весила тонну и работала с яростью исправной гильотины. Пока я держала её всей тушкой, муж втискивал чемоданы, потому, что проникнуть в отель с вещами поодиночке было нереально. В предбаннике пылились позолоченные тележки, имеющие чисто дизайнерскую ценность – затащить такую в дверь с вещами сумел бы только Шварценеггер. Да и то в лучшие годы. Зато мраморное фойе с изумительными витражными потолками подтверждало обещания сайта, а из-за стойки поднялся молодой красивый мексиканец.
– Вайфай?! – проорали мы хором.
– Только в номере. Десять долларов в сутки.
Отмечу, что в России я не видела гостиницы, где бы не было бесплатного вайфая в фойе или в баре. Заплатив 10 долларов, поехали в старинном деревянном лифте с изысканным кафелем на полу и прошлись по коридору в стиле ар-деко. Номер встретил мебелью красного дерева под старину, гобеленовыми покрывалами и занавесками. Маленькая кухонька сияла чистотой, ванная была набита шампунями и полотенцами. Нью-Йорк загадочно улыбался за окном, мы связались по скайпу с Москвой и рухнули спать.
Когда я проснулась, за окнами было темно. Мозг потихоньку восстанавливался после перелёта, и если при заселении номер читался как набор уютных цветовых пятен, то теперь глаз выцеплял его неожиданные особенности.
Первая особенность состояла в том, что подушка сползла на пол в дизайнерский зазор между спинкой кровати и матрацем. Догнав её, я перевернула наволочку наизнанку и стала думать, прибить подушку на ночь гвоздями или приклеить скотчем? Муж спал на двух подушках, не пролезающих в зазор, и снова заметил, что я всё преувеличиваю.
От перенапряга и поездки в такси на сквозняке дико болело горло, и намотав на шею шарф, я засуетилась на тему горячего чая. В Америке пьют не чай, а кофе, колу, молоко и соки. То, что они считают чаем, в основном пойло со льдом или оздоровительная трава со вкусом веника, так что чай взяли из дома.
В отеле не кормили завтраком, но предлагали раковину, разделочный столик, кофеварку, микроволновку и шкафы с посудой. Набор термостойкой пластмассовой посуды состоял из одной глубокой тарелки, двух мелких, одной миски и двух кофейных чашек объёмом с аптечные мензурки. К этому прилагались две суповые ложки и две вилки. На кухню какой страны это было рассчитано, мы так и не поняли.
Вторая особенность номера состояла в сломанной кофеварке. Муж отправился вниз к мексиканцу, но тот заявил, что заменить кофеварку невозможно – «импосибол», просто полный и окончательный «импосибол» – и посоветовал делать «русский чай» в микроволновке. В отличие от меня муж не умеет ставить персонал на место, но в отличие от мужа я не знаю столько английских слов.
Третьей особенностью номера оказался сломанный таймер микроволновки – вода в мензурке вскипала с трёх нажимов. Полноценная чашка чая составляла три выпитых по очереди кофейных мензурки, на кипячение которых в стране инновационных технологий ушло 6 минут и 9 нажимов. Соответственно на чай для двоих – 12 минут и 18 нажимов. Проглотив результат этих усилий, я окончательно пришла в себя и осознала, что сижу в ночной рубашке и шарфе на горле, как на витрине.
Ведь четвёртой особенностью нашего углового номера было одно окно за спиной кровати, другое – справа от неё. А ровно в пяти метрах от нас стояли некрасивые кирпичные дома, простёганные пожарными лестницами, и в окнах этих домов шла вечерняя американская жизнь.
Каждый народ заряжен собственным градусом эксгибиционизма и вуаеризма, но протестанты погорячились, завозя в Америку «окна без занавесок». И теперь перед нами, как и перед нашим соседями, стоял выбор – опустить жалюзи и сидеть как кроты, или забыть, что живём в аквариуме. И я успокоила себя тем, что из окон напротив непонятно, ночная на мне рубашка или летнее платье, а переодеваться можно в гардеробной.
Наши «ближайшие соседи» – белая пара в доме справа – мирно ужинали. Рассмотреть, что в тарелках, не получалось, но силуэты на картинах над столом читались отчётливо. Второй дом справа был обращён к нам застеклённым углом квартир, и там этажом ниже в растрёпанной квартире лежала на тахте с ноутом растрёпанная полная белая женщина.
Не знаю, посещала ли она остальные части квартиры, но в рамках нашего обзора, приходя с работы, зажигала люстру и ложилась в одежде на кровать в обществе коробки с пиццей и ноута. Конец пиццы означал конец её светового дня, и растрепа вставала, чтобы щёлкнуть выключателем. За неделю «добрососедской жизни» к ней никто так и не зашёл.
Другой вопрос, что многие ньюйоркцы пользуются квартирой, чтоб выспаться, отдохнуть за телеком или книгой и развесить вещи в гардеробной, а остальное происходит «навынос». Квартиры больше похожи на гостиничные номера, а люди много работают, чтобы всё время тратить на общепит и больше принадлежать городу, чем дому. Короче, два окна напротив работали как две программы включённого телевизора, и наше окно отвечало им взаимностью.
Всю жизнь я слышала про американское «прайвеси»; про строго соблюдаемую дистанцию при общении; про расстояние полтора метра при разговоре с чужими и расстояние метр с друзьями. Про очередь в магазине, банке, билетной кассе – на расстоянии вытянутой руки друг от друга, а ближе – это агрессия. Про «комфортную зону» между сидящими; про запрет диалога в лифте, не касающегося самогó лифта. Про то, что неприлично смотреть на попутчиков, надо уйти в себя и вернуться с приездом на свой этаж.
