Мертвого кита обычно буксировали к судну головой вперед. Даже когда гребли все пять гребцов, а помощник помогал самому слабому гребцу на корме, вельбот, буксирующий кита, делал не больше одного узла в час. К тому моменту, как Чейз и его люди вернулись на корабль, было уже темно.
Теперь нужно было разделывать тушу. Команда закрепила тушу по правому борту, развернув головой к корме. После этого можно было приступать к разделке. Работая, помощники балансировали на узкой доске. Разделывать кита – все равно что снимать кожуру с апельсина, только процесс этот намного более сложный.
Сперва помощники капитана вспарывали бок кита, прямо над плавником, и туда вонзался огромный крюк, идущий от мачты. Тогда требовалась вся мощь корабельной лебедки, чтобы корабль не завалился набок, талевая система начинала скрипеть от напряжения. И помощники начинали отрезать первую полосу ворвани шириной в пять футов с того места, где был воткнут крюк. Под напором лебедки, закрепленной у брашпиля, полоса постепенно отставала от тела кита, медленно разворачивая его вокруг своей оси, пока сочащаяся жиром и кровью лента в двадцать футов длиной не отрывалась полностью. Этот «кусок одеяла» поднимали на борт и переправляли на нижнюю палубу в ворванную камеру, где его должны были разделать на более мелкие куски. А тем временем с туши продолжали срезать новые полосы ворвани.
Как только с кита снимали всю ворвань, его тут же обезглавливали. Голова кашалота – это одна третья всей его длины. В верхней части головы расположен резервуар, впадина, в которой может содержаться до пятисот галлонов спермацета, чистого, высококачественного масла, твердеющего под воздействием воздуха. После того как лебедка поднимает голову на палубу, в своде черепа прорезают дыру и просто вычерпывают масло ведрами. Потом один или два человека забирались внутрь, чтоб убедиться, что весь спермацет вычерпан. Масло неизменно проливалось на палубу, так что доски скоро становились скользкими от жира и крови. Прежде чем сбросить изуродованный остов кита, помощники капитана копьями исследовали его желудок и кишки в поисках пепельно-серого непрозрачного вещества, называемого амброй.
Считалось, что амбра – побочный продукт желудочного расстройства или запора у китов. Эта жирная субстанция использовалась в парфюмерии и стоила больше своего веса в золоте.
После два огромных котла на четыре барреля каждый заполнялись кусками ворвани. Чтобы ускорить процесс топки, ворвань рубили на квадратные куски размером два на два фута. Затем их резали вдоль так, чтоб толщина была не больше дюйма. Получались стопки, похожие на страницы раскрытой книги. Их называли «листами библии». Китовая ворвань не похожа на жировые запасы обычных животных. Она не мягкая и дряблая, а жесткая, почти непроницаемая. Китобоям приходилось постоянно острить свои разделочные инструменты.
Чтобы разжечь огонь под котлами, использовалось дерево, но, как только жир закипал, в дело шли ломкие куски ворвани, плавающие по поверхности, их еще называют «граксой» или «оладьями». И огонь, растапливавший китовую ворвань, горел на китовом жире. Несмотря на всю эффективность такого метода, и у него были свои минусы. От огня поднимался столп черного дыма и невыносимого зловония. «Запах “оладьев” невозможно описать, – вспоминал один китобой. – Как будто все зловоние мира собрали вместе, хорошенько взболтав».
К ночи палуба «Эссекса» была похожа на Дантов Ад. «В варке масла есть что-то дикое и первобытное, – говорил “зеленорукий” из Кентукки, – невольная грубость, которую сложно даже описать. Заляпанная кровью палуба и огромные горы мяса и ворвани, возвышающиеся вокруг. Свирепые взгляды мужчин при свете ярко-красного огня». Такая сцена превосходно соответствовала зловещему художественному замыслу «Моби Дика» Мелвилла. «Жадные языки пламени принимались лизать эту тьму, – говорит нам Измаил, – вырываясь из закопченных печных отверстий и озаряя светом каждый канат, каждую снасть, как будто бы по ним бежал прославленный греческий огонь. А горящий корабль шел все вперед и вперед, словно посланный неумолимой рукой на страшное дело мести».
Выварка могла занять целых три дня. Устанавливались специальные вахты, продолжавшиеся от пяти до шести часов и почти не оставлявшие матросам времени на сон. Опытные китобои спали прямо в том, в чем варили ворвань. Обычно это была старая рубашка без рукавов и пара изношенных шерстяных панталон. Все попытки как-то очиститься откладывались на потом, когда бочки с маслом будут стоять на местах, а весь корабль отдраят сверху донизу. Но Никерсон и его друзья испытывали такое отвращение к покрытой жиром, кровью и дымом одежде, что меняли ее после каждой вахты. После встречи с первым китом они использовали все, что было припасено у них в рундуках.
В итоге они вынуждены были купить себе еще одежды из корабельного рундука – морской разновидности сухопутной лавки для моряков. Цены там были запредельными. Никерсон подсчитал, что если бы «Эссекс» вернулся домой в Нантакет, то он и его «зеленорукие» приятели были бы должны владельцам судна до девяноста процентов всей своей выручки. Но вместо того чтобы предупредить юношей и не позволить им испортить всю свою одежду, командиры корабля предпочитали, чтоб те изучали китобойную экономику самостоятельно, ошибаясь и набивая шишки. «Такого не должно было быть», – считал Никерсон.
Однажды ночью недалеко от Фолклендских островов матросы несли вахту. Они убирали топсель, когда услышали крик. Пронзительный, душераздирающий вопль ужаса, раздавшийся где-то неподалеку от судна. Очевидно, кто-то выпал за борт.
Вахтенный собирался отдать команду лечь в дрейф, когда раздался еще один крик. И лишь тогда, нервно рассмеявшись, кто-то догадался, что это был пингвин, плывший рядом и оравший человеческим голосом. Пингвины! Должно быть, они приблизились к побережью Антарктиды. На следующий день ветер стих, оставив «Эссекс» томиться в полном спокойствии. Вокруг играли тюлени, «ныряя и плавая, словно пытаясь привлечь наше внимание», – вспоминал Никерсон. Китобои видели пингвинов разных пород, чаек и бакланов, кружащих в небе. Все это указывало на то, что «Эссекс» приближался к земле.
И хотя тюлени и птицы послужили некоторым развлечением, моральный дух на «Эссексе» упал до крайней своей отметки. До сих пор они медленно и безуспешно двигались к мысу Горн. Бедствие, настигшее их всего через несколько дней после начала путешествия, сулило неудачу всему походу. Они провели в океане четыре месяца и добыли всего одного кита. Такими темпами, если они планировали вернуться с полным грузом масла, их поход обещал затянуться не на два года, а на несколько лет. С каждым днем становилось все холодней, впереди их ждали легендарные опасности мыса Горн, и напряжение на борту «Эссекса» достигло своего пика.
Ричард Генри Дана на своей шкуре испытал, как подавленное состояние экипажа приводило к тому, что самый незначительный инцидент воспринимался как величайшая несправедливость. Тысячи мелочей, которые случаются ежедневно и ежечасно и которым не придают значения, в долгом и утомительном путешествии могут приобрести особый смысл. Маленькие войны и сплетни, слова, услышанные в офицерских каютах, неверно воспринятый взгляд или фраза, грубые злоупотребления – все действовало на людей самым скверным образом.
На борту «Эссекса» недовольство команды сосредоточилось вокруг провизии. Никогда различия между командирами и матросами не становятся так очевидны, как во время трапезы. Капитан и его помощники ели почти так же, как они ели дома, в Нантакете: на тарелках, с вилками, ножами и ложками. У них было достаточно овощей (если на судне еще оставались овощи), которые разнообразили корабельный паек из солонины. Если на корабле было свежее мясо – вроде тех тридцати свиней с острова Маю, – большая его часть доставалась командирам. Вместо галет, хлебцев, высушенных до твердокаменного состояния, стюард регулярно подавал на стол свежеиспеченный хлеб.
