Нахер нежность.

Я схватил её за запястье и потянул внутрь, едва найдя время, чтобы запереть дверь до того, как прижать Поппи к поверхности и накрыть своим ртом её губы. Я скользнул руками под её попку и поднял её так, что она была зажата между деревом и моим пахом, которым я тёрся об неё, пока мы целовались.

И это был тот самый момент, когда я обнаружил, что она без нижнего белья.

— Поппи, — позвал я, прерывая наш поцелуй и опуская руку вниз между нами. — Что это?

— Я же говорила тебе, — ответила она, пытаясь совладать с дыханием. — Ты сделал меня сегодня грязной. И мне пришлось их снять.

— Таким образом, ты провела остальную часть дня в чём мать родила?

Она кивнула, прикусывая свою губу.

Я оттолкнулся от стены, по-прежнему удерживая её, и понёс Поппи в святилище, используя свою спину, чтобы открыть двери. Она обвила ноги вокруг моей талии, и это было так естественно, так хорошо держать её в своих руках, что мне никогда не хотелось бы отпускать её.

— У меня неприятности? — спросила она немного застенчиво.

— Да, — прорычал я, покусывая её шею. — Много неприятностей. Но сначала я собираюсь нагнуть тебя и точно определить, насколько плохой ты была.

Мой план заключался в том, чтобы взять её в своём кабинете, но я не мог ждать и пяти минут, чтобы дойти туда; мне едва удавалось держаться, чтобы не расстегнуть свои джинсы и не трахнуть её прямо здесь. Я мог бы перегнуть её через скамью, но хотел, чтобы она была в состоянии собраться и контролировать себя. Рояль стоял на другом конце церкви, но алтарь… Священный каменный стол церкви находился всего в паре шагов от нас.

«Прости меня», — подумал я, а затем бережно поднял Поппи по низким ступенькам. Я опустил её вниз и развернул лицом к алтарю, радуясь её идеальному росту в этих каблуках.

— Алтарь, — пробубнила она. — Я твоя жертва сегодняшней ночью?

— Хочешь быть ею?

В ответ на это она положила руки плашмя на алтарную ткань, изогнув спину и выставив вверх округлые формы своей попки.

— Ох, очень хорошо, ягнёнок, но недостаточно, — я положил руку на её спину и надавил, наблюдая за тем, как подол платья медленно полз вверх по её бёдрам, когда она нагибалась вперёд. Я давил до тех пор, пока её щека не прижалась к алтарю, а затем взял её запястья и вытянул их над её головой. — Не двигайся ни на дюйм, — прошептал я еле слышно ей на ухо.

Затем отправился в ризницу, где нашёл опояску (прим.: также известна как цингулум и является длинной верёвкой, как шнур с кистями или перекрученными концами, завязывается вокруг талии на внешней стороне альбы. Цвет может быть белым или может варьироваться в зависимости от цвета литургического сезона). Когда я вернулся обратно в апсиду, Поппи всё ещё была в том же положении, в котором я её и оставил, что приятно удивило меня. Я вознагражу её за это позже.

Я быстро завязал белую верёвку вокруг её запястий и рук, думая о молитве священников, которую они должны были проговаривать, завязывая свои опояски. «Препояшь меня, о Господь, вервием чистоты и погаси в сердце моём пламя вожделения, дабы добродетели воздержания и целомудрия пребывали во мне…»

Обёрнутая вокруг запястий, связавшая эту женщину моей страстью, опояска послужила противоположной цели: не погасить ничего. Всё моё тело было в огне для неё, пламя уже лизало каждый дюйм моей кожи, и единственный способ погасить его — глубоко — по самые шары — погрузиться в её сладкую киску. Я должен был чувствовать себя плохо из-за этого.

Должен.

Я сделал шаг назад, чтобы полюбоваться своей работой: положением её рук, вытянутых вперёд и связанных друг с другом, будто под властью молитвы; положением чёрных каблуков, которые вонзились в ковёр; положением её попки, выставленной напоказ и бывшей полностью в моём распоряжении.

Я вернулся к Поппи, задирая подол её платья одним пальцем:

— Это демонстрирует ужасно много, ягнёнок. Знаешь насколько?

Она взглянула на меня поверх своего плеча:

— Да, — ответила она. — Я могу чувствовать лёгкий ветерок на себе…

Я преклонил колени позади неё, как тогда после её исповеди, но на этот раз только для изучения. Подол платья действительно прикрывал то, что того требовало, и малейшее движение вверх показало бы нежно-розовую бороздку её щёлки.

— Почему ты надела это платье сегодня, Поппи?

— Я хотела… Я хотела, чтобы ты меня трахнул в нём.

— Такая неприличная. Но не настолько неприличная, какой бываешь в общественных местах и на работе со своей выставленной напоказ голой киской, — я встал, затем провёл рукой вверх по её бёдрам, захватывая пальцами мягкую ткань и поднимая её выше. — Что, если бы ветер вдруг задрал твоё платьице? — я ласкал её попку, пока говорил. — Что случилось бы, если бы случайно ты скрестила ноги, а кто-то бы смотрел на это под прямым углом?

Голос Поппи вышел приглушённым из-за её руки:

— Раньше я раздевалась за деньги. Меня это не заботит.

Удар.

Она сделала глубокий вдох, а я наблюдал, как красный отпечаток моей руки проявился на её заднице, такой ясный даже при тусклом вечернем освещении.

— Это заботит меня, — сказал я. — Ты знаешь, каким чертовски ревнивым я стану, если другой мужик увидит тебя вот такой? Как я ревную тебя к Стерлингу?

— Тебя не должно волн…

Удар.

Она задрожала, а затем изменила свою позу, чтобы подтолкнуть свою задницу ближе к моей руке.

— Знаю, — ответил я ей. — Дело не в этом. Я не использую твою прошлую жизнь против тебя. Но это… — я позволил своей руке скользнуть вниз, чтобы ладонью обхватить её киску, которая стала горячей, припухшей и влажной, — нынче вечером я забираю. Делаю своей. И она же превращает тебя в плохую девчонку, бывшую из-за неё сегодня такой безумной, — я снова шлёпнул Поппи, и она простонала в свою руку. — Не знаю, что такого в тебе, — продолжил я, придвинувшись к её уху, — но ты пробудила во мне грёбаного пещерного человека. Посмотри на меня, Поппи.

И она сделала это: один прекрасный глаз цвета ореха приоткрылся над её связанной рукой. Я притронулся к её киске, и та была настолько скользкой напротив моей ладони, что потребовалась вся моя сила, чтобы не показать, насколько диким меня сделало то, что Поппи могла заводиться от порки и подчинения. Но я должен был поставить именно эту галочку, урегулировать последний вопрос, потому что не хотел попасть в феминистский ад, находящийся на первом месте среди других, на которые я уже был обречён.

Я снова сжал её киску, а Поппи изо всех сил старалась удержать свой взгляд на мне.

— Поппи, я… Я хочу быть таким с тобой. Грубым. Собственником. Но ты должна мне сказать, что это нормально, — я положил голову ей на спину, а затем заскользил своим лицом к её шее. — Скажи мне, что это нормально, Поппи. Скажи эти слова, — Боже, этот запах лаванды, и её шелковистые локоны у моей щеки, и ощущение её влажной киски, пульсирующей в моей руке. — Просто… Блядь.

— Да, — произнесла она, и её голос был настойчивым, чётким, громким. — Да, пожалуйста.

— Пожалуйста, что? — мне было необходимо убедиться. Ибо то, что я желал сотворить с этой женщиной… Левит (прим.: третья книга Пятикнижия (Торы), Ветхого Завета и всей Библии; в талмудической литературе чаще именуется «Торат коханим» («священнический устав»), посвящена религиозной стороне жизни народа Израиля) даже не приблизился к охвату числа всех тех способов, которыми я хотел осквернить её.

Вместе с нуждой я мог услышать в голосе Поппи улыбку:

— Тайлер, ты именно то, что я хочу. Используй меня. Будь грубым. Оставляй отметины, — она замолчала. — Пожалуйста.

Это было всё, в чём я нуждался. Я поцеловал её в затылок, а затем выпрямился, чтобы снова шлёпнуть её по попке, сразу после чего растёр отпечаток для успокоения пылающей кожи.

— Встань и развернись, — приказал я, и она тотчас исполнила.

Одного взгляда на её лицо было достаточно, чтобы кончить, ибо она выглядела так, словно была готова сделать что угодно — что угодно — лишь бы быть оттраханной, и в моей голове было много идей того, чего бы мне хотелось сотворить с ней.