Настасья Филипповна странно смотрит на Князя.
Генерал. Вот еще новости. Это какой же Рогожин? Я слышал от Настасьи Филипповны, кажется… Какой-то она анекдот с серьгами пересказывала.
Ганя. Вероятно, одно только безобразие. Купеческий сынок гуляет.
Дарья Алексеевна. Что за история? Мы ничего не знаем.
Генерал. Что-то о подвесках бриллиантовых. Вроде бы этот самый Рогожин на отцовские деньги купил подвески у ювелира тысяч на десять и преподнес.
Чиновник. У-ух! Покойник ведь не то что за десять тысяч – за десять целковых на тот свет сживывал.
Генерал. И будто бы старик узнал про проказу сына, сам к Настасье Филипповне явился, земно кланялся ей, плакал и умолял вернуть ему коробку-то. И, кажется, Настасья Филипповна ему серьги швырнула и говорит: мне этот подарок теперь в десять дороже, коли из-под такой грозы его Парфён добывал!
Чиновник. С месяц тому назад старый Рогожин, потомственный почетный гражданин, помер и два с половиной миллиона капиталу ему оставил. Теперь, господа, что подвески, теперь они такие подвески вознаградят!..
Генерал. Тут может быть не только миллион, но страсть, безобразная страсть. А ведь известно на что эти господа способны во всём хмелю. Не вышло бы еще анекдота какого.
Ганя (Князю). А как вам показалось, князь, – по случайному-то знакомству – серьезный какой-нибудь человек этот Рогожин или только так, безобразник? Собственно ваше мнение?
Князь. Не знаю, как вам сказать, только мне показалось, что в нем много страсти, и даже какой-то больной страсти.
Генерал. Вам так показалось? Тогда, пожалуйста, все дело в том, что у него в голове мелькнет.
Ганя. А как вы думаете, князь, может быть, Рогожин этот и жениться на Настасье Филипповне вздумал?
Князь. Да что же, жениться, я думаю, и завтра же можно; женится, а через неделю, пожалуй, что и зарежет… (Гане.) Что с вами?
Настасья Филипповна. Так вы, стало быть, меня за совершенство почитаете?
Князь. У вас – удивительное лицо. И я уверен, судьба у вас – необыкновенная. Лицо веселое, а ведь вы ужасно страдали. Об этом глаза говорят, вот эти две косточки, две точки под глазами в начале щек. У вас гордое лицо, ужасно гордое, а вот не знаю – добры ли вы? Ах, кабы добры, всё было бы спасено.
Настасья Филипповна. Добра ли? Вы хоть и мастер угадывать, однако ж в этом ошибаетесь. Я вам сегодня же об этом напомню…
Ганя (сбивчиво). Я наблюдал князя почти безостановочно, с того самого мгновения, когда он давеча в первый раз на ваш портрет поглядел… Он в точности всё сейчас повторил – и про страдания, и про доброту… я очень хорошо помню. Я еще давеча подумал о том, в чем теперь убежден совершенно и в чем, мимоходом сказать, мне на мой вопрос князь сам признался…
Князь. Я вам не делал признаний.
Ганя. Как же, я еще спросил, женились бы вы на такой женщине. А она чрезвычайно русская женщина, я вам скажу…
Генерал. А я-то, князь, вас считал за философа. Ай да тихонький!
Настасья Филипповна (в возбуждении). Господа, а что наше пети-жё? Посвятим же князя! Ваша очередь, генерал.
Генерал. Признаюсь, ожидая очереди, я уж приготовил свой анекдот.
Чиновник. Князь, позвольте вас спросить, как вы думаете, мне вот всё кажется, что на свете гораздо больше воров, чем не воров. Это моя мысль. Из чего, впрочем, я вовсе не заключаю, что все сплошь одни воры. Хотя, ей-богу, ужасно хотелось бы иногда и это заключить…
Настасья Филипповна (Чиновнику). Вы ужасно много болтаете лишнего, и никогда не докончите!
Чиновник. А вы-то сами, князь, ничего не украли?
Генерал. Фу! Как это смешно! Опомнитесь…
Дарья Алексеевна. Дайте же генералу сказать!
Генерал. Мне, господа, как и всякому, случалось делать поступки не совсем изящные. Но один я по совести считаю сквернейшим. Случилось стоять в городке на квартире у одной отставной подпоручицы, вдовы, лет восьмидесяти была старушонка, домишко ветхий, дрянной. Жила с ней когда-то племянница, горбатая и злая, говорят, как ведьма, раз даже старуху укусила за палец, но та и померла. И вот старуха украла у меня петуха. Дело до сих пор темное, но кроме нее было некому. За петуха мы поссорились, а тут меня на другую квартиру перевели. Проходит три дня, денщик докладывает, что, мол, напрасно, ваше благородие, миску у старухи оставили, не в чем суп подавать. Старуха, значит, ему сказала, что я ей миску будто бы в плату за разбитый горшок оставил. Такая низость с ее стороны вывела меня из последних границ, кровь закипела, вскочил, полетел. Гляжу, старуха сидит в сенцах, в углу, рукой щеку себе подперла. Я тотчас, знаете, на нее, и эдак по-русски, а она сидит, лицо на меня уставила, глаза выпучила и – ни слова в ответ, странно так смотрит и как бы качается… Потом узнал, что она померла. Это, значит, в то самое время, когда я ее ругал, она и отходила.
Настасья Филипповна. Вы изверг! (Хохочет и хлопает в ладоши.)
Чиновник. Браво, браво! Вот так анекдот!
Генерал. Тут одно оправдание, поступок в некотором роде психологический, но все-таки я не мог успокоиться, пока не завел лет пятнадцать назад двух постоянно больных старушонок на свой счет в богадельне.
Чиновник. Надули вы нас, ваше превосходительство, я так и знал наперед, что надуете!
Настасья Филипповна (небрежно). Я и не воображала, генерал, что у вас-таки доброе сердце, даже жаль. Да и правы вы были, пети-жё прескучное, надо бы поскорей кончить. Расскажу сама, что обещала, и давайте все в карты играть.
Генерал. Но обещанный анекдот прежде всего!
Настасья Филипповна (неожиданно резко). Князь! Здесь старые мои друзья – его превосходительство и другой, давний мой покровитель Афанасий Иванович Тоцкий, – меня всё замуж хотят выдать. Скажите мне, как вы думаете: выходить мне замуж или нет? Как скажете, так и сделаю.
Князь. За… за кого?
Настасья Филипповна. Да вот – за Гаврилу Ардальоновича.
Князь (после нескольких секунд молчания). Н-нет… не выходите.
Настасья Филипповна. Так тому и быть! Гаврила Ардальонович, вы слышали, как решил князь? Ну, так в том и мой ответ; и пусть это дело кончено раз и навсегда!
Генерал (умоляюще). Настасья Филипповна!
Настасья Филипповна. Что вы, господа, что вы так всполохнулись? И какие у вас всех лица! Хорош мой анекдот?
Генерал. Но что же сказать Афанасию Ивановичу?.. Ведь вы ему обещание дали… вполне добровольное, и могли бы отчасти и пощадить… Как же теперь, в такую минуту, и при людях… кончить таким пети-жё дело серьезное, дело чести и сердца…
Настасья Филипповна. Что такое – при людях? Разве мы не в прекрасной интимной компании? И разве это не серьезно? Сказал бы князь «да», я бы тотчас дала согласие. Тут моя вся жизнь на одном волоске висела.
Генерал. Но князь, почему тут князь? И что такое, наконец, князь?
Настасья Филипповна. А князь для меня то, что я в него в первого во всю мою жизнь, как в истинно преданного человека поверила. Он в меня с одного взгляда поверил, и я ему верю.
Ганя. Мне остается только отблагодарить Настасью Филипповну за чрезвычайную деликатность, с какою она со мной поступила. Но князь в этом деле…
Настасья Филипповна. До денег моих добирается, это вы хотели сказать? Да все деньги, что мне в приданое мой покровитель Афанасий Иванович Тоцкий положил, я ему же и возвращаю. Слышите, генерал, так ему и передайте – мол, отпускает его Настасья Филипповна на волю даром! Да и вы, генерал, ваш-то жемчуг тоже не забудьте! А я с сегодняшнего дня и вообще с квартиры съезжаю. Так что этот вечер у нас – последний. Шампанского, господа!
