Из этого описания выясняется, что закон – установление обязательное, обычно писаное, принятое многими на основе свободного изъявления воли; закон христианский лучше языческого, но и у поганых есть свой закон. Обычай же – обыкновение, то, к чему все привыкли, что ведется исстари. Закон выше обычая, поскольку он объединяет правовыми отношениями больше людей, чем обычай; кроме того, закон – благодать, а беззаконие – зло. И часто в дальнейшем в русской летописи упоминается слово обычай (как замена слова закон) в самом известном его значении – ‘устное предание, обыкновение (как водится)’. «По обычаю» сделали то или это, и даже волхв «по обычаю своему почалъ свою речь» (Лавр. лет., с. 60). Обычай выше закона только в том, что он – всегда «свой», и каждое племя имеет свои обычаи. В перечень явлений, подпадающих под понятие «обычай», входят привычки семейной жизни, черты быта, которыми в X в. отличались друг от друга славянские племена. Сюда же относятся запреты на такие преступления, которые больше всего тревожили людей в те времена: убийство, обман, клевета разного рода, но еще и воровство, особенно преследуемое с развитием частной собственности.
В отрывке из Лаврентьевской летописи только один раз использовано слово нравъ. Выражение кождо свой нравъ [имеет] довольно часто повторяется затем в тексте этого памятника. Однако какое бы место летописи мы ни взяли, всегда значение слова нравъ (или норовъ) будет противопоставлено не только закону, но даже обычаю: нравами дьявол льстит, норовы принимают «по дьяволю научению», нравы всегда только злые, а тот, кто «незлобивъ нравомъ», – исключительная редкость, нравы бывают преимущественно «поганьскыми», т. е. языческими, однако некоторые подвижники (и в их числе Феодосий Печерский) способны своим нравом преодолеть враждебные покушения дьявольских сил, претворяя и норовы в добродетель. Таково соотношение между нравом и обычаем: обычай – достойное наследие предков, нрав у каждого свой, индивидуальный, иногда он не совпадает с общими установлениями быта, и это отражено в слове нравный; глагол норовит употребляют по отношению к тому, кто, влекомый дьявольским наущением, хочет сделать что-либо дурное, разрушить. Выражение нравы и обычаи означает общее указание на совпадение обычного поведения человека с общественными требованиями к нему; выделяется, конечно, по характеру действия тот, кто имеет злой нрав, только он способен нарушить гармонию между нравом и обычаем, попирая всеми принятые порядки.
В «Молении» Даниила Заточника есть указание, помогающее уточнить соотношение между обычаем и нравом: «Ангельский имҍя на себҍ образъ, а блядной нравъ [в некоторых списках: норовъ]; святителский имҍя на себҍ санъ, а обычаем похабенъ» (Дан. Заточник, с. 175-176). Соотнесем ключевые слова этого противопоставления. Образъ – внешняя форма, вид, то, чем человек кажется: сейчас он кажется ангелом; санъ – это чин, место в средневековой иерархии, и сан этот также значителен: сан церковника. Таков образ личности, о которой идет речь. Образу противопоставлены действия личности, противоположные по ценности: ангельскому лику противопоставлен распутный норов, священному сану – бесстыдные обычаи. Значит, слово норовъ обозначает личное свойство распутника, обычай – принадлежность его к другим столь же распутным людям с характерным для них непристойным поведением. Значение слова нравъ включается в объем понятия «обычай» как его физическое проявление. Вот почему законы и грамоты средних веков прямым образом ничего не говорят о нравах, в них часты слова обычай, уставъ или законъ (также и свычай); грамоты выражали общественные отношения, личные свойства людей их не интересуют.
В этом противопоставлении закона обычаю нет, по-видимому, ничего собственно русского: в европейских государствах в средние века их взаимоотношение было таким же. Нормы закона неизменны (ср. выражение буква закона), закон независим от человека, он «стоит над ним», и только суд может истолковать такой закон – не люди, не мир, не общество. Обычай же незаметно для всех изменяется, приспосабливаясь к новым обстоятельствам жизни, он пластичен и гибок, отражая творческую активность общества (Гуревич, 1972, с. 167-168). Обычай живет, а закон – вечен, он не выходит из людской массы, а дан богами. Христианство своим законом как бы выравнивает пестроту народной массы с обилием обычаев; этический по происхождению «закон» не стал еще ни государственным, ни научным.
Посмотрим, какие слова соотносились с древнерусскими нравъ и обычай в древних текстах. Греческим словам éthos ‘привычка, обычай’ (отсюда современное этика), héxis ‘состояние, свойство’, ‘навык и опыт’, nómos ‘закон’ и ‘обычай’, homilía ‘общение, связь, собрание’ и др. равнозначно слово обычай. Páthos ‘случай, событие’, но также ‘страдание, страсть и аффект’ (отсюда современное пафос), trópos ‘образ, манера, лад’, но также ‘характер и нрав’, éthos ‘навык, привычка, склад души, натура, характер’, diáthesis ‘душевное расположение, задатки, характер’, даже ‘настроение (в эту минуту)’, spudé ‘старание, рвение, порыв’, charaktér ‘характер, примета’ (отличительная черта человека, его особенность в чем-либо, своеобразие) – все они соотносятся со словом норовъ (или нравъ). А ведь это пока самые общие греческие эквиваленты, есть и другие греческие наименования, обозначавшие отдельные свойства души и характера, которые обычно также переводились многозначным славянским словом нравъ, особенно в сочетаниях с прилагательными, которые уточняли характер «нрава»: нравъ великъ или нравъ добръ, что значит и ‘мужество’, и ‘доблесть’, ‘отличные свойства души’, ‘высокое мастерство’, ‘нравственное совершенство’ или вообще ‘добродетель’. Тщеславнии нрави соотносится с hēdoné ‘наслаждение’, знаменитый философский термин kalokagathía ‘нравственная чистота’, ‘безукоризненная честность’, ‘порядочность и благородство’ переводился сочетанием добрый нравъ (часто в «Пчеле»). Поразительно, сколько различных оттенков смысла могло иметь древнее русское слово, если бесконечная цепь многозначных греческих слов почти без затруднений переводилась одним им! Уместно, правда, спросить, всегда ли понимали читатели всю глубину греческого текста в древнем переводе? Видимо, не всегда.
Если опираться на семантику приведенных греческих соответствий, то нравъ употребляется по отношению к внешней форме поведения личности, уже предрасположенной к определенному поведению; следовательно, нравъ – это то же, что характер в современном языке. Но учтем и особенности древнерусских текстов, рисующих нам нравы наших далеких предков. Христианский писатель, желая воздействовать на души людские, описывает недостойное, по его мнению, поведение «нравного», непослушного прихожанина. «Нрав» для церковника всегда отражает отрицательное свойство личности, и потому, когда говорится о нраве, всегда под сомнением приличное и порядочное поведение. Если необходимо отметить положительные свойства характера, к слову нравъ добавляют особое определение: у Дмитрия Донского «доброта и нравъ добръ» (Жит. Дм. Донск., с. 224); «ту святыя жены благымь нравомъ мужьскый полъ побҍдишя» (там же, с. 228) – святое уже не просто доброе, оно – благое. Все это, несомненно, говорит о том, что нрав как таковой осуждается и порицается. Классовая позиция древнерусского писателя превращает старый термин в идеологически важное понятие, которым отмечается все чуждое «новым людям», т. е. христианам.
«Норовъ» – душевное расположение, характер; последние категории также проявляются в особом поведении и выступают как активная сила человека; норов ведет человека, побуждает к действию, сопровождая любой его поступок. «Да всякому вҍрному человҍку держати той норовы: похотҍнию время, а на излишное похотҍние мҍру налагати узду въздержания...» (Поуч. чади, с. 400). Норов как характер проявляется в таких желаниях человека, которые могут выйти за пределы предписанных норм (последних в принципе очень много). Поэтому для христианского писателя нрав оказывается средоточием дьявольских козней, а личные свойства человека для него не могут стать оправданием закона (хотя бы и языческого, т. е. «обычая»).
