В древнейших славянских переводах слово сердоболя заменяло слова ближикъ или ближьний на месте латинского proximus ‘ближайший, наиболее важный’ или греческих syggenēs ‘родич’, homophýlos ‘одного рода-племени’; так и говорили: «от сердоболя и от домашнихъ» (Срезневский, т. 3, стб. 881). Сердоболя – тот, о ком сердце болит, который в мыслях твоих всегда с тобой.
Были и другие обозначения крайне близкого человека, ближайшего по крови и духу. Так, греческое gnēsios ‘кровный, родной’ переводилось в разных текстах как ближьнъ и как присьнъ. Слово присный ‘истинный’ того же корня, что истъ, откуда позже истина. В «Сказании о Петре и Февронии», записанном в начале XVI в., присный братъ – единоутробный брат (от одной матери), для древнего русича ближе такого человека никого не могло быть.
Если все подобные слова, впоследствии утраченные или замененные другими, собрать вместе, окажется, что в выражении понятия о близком постепенно происходило отстранение от кровного в сторону ближнего: от родича – к знакомцу, соседу, спутнику. Сердоболя или искренний сменились сначала словом подругъ, а ведь обозначает оно того, кто «идет за другом», следует ему и тем самым связан с ним. Друг уже не всегда ‘родич по крови’, но скорее ‘близкий по праву дружбы’; в конце концов и оно заменяется словом ближний. Известно мнение, что искрьнъ в книжном языке X в. означало, вероятно (как и в новоболгарском языке), ‘откровенный, дружественный’, а ближьнъ – ‘родственный’ (Толк. Феодор., с. 158); вполне возможно, что и наоборот, потому что такое значение слова искренний, как ‘откровенный’, еще не известно древнему славянскому языку. Искренность понималась тогда не в отношении к слову и речи, а применительно к делу. «Не покаявшеся же искрьнҍ к богу, потрҍбиша тҍхъ» (Пандекты, с. 2006); искрьнҍ в болгарском переводе заменено словом прилҍжнҍ (что больше соответствует греческому оригиналу); в XII в. на Руси искренность понимали еще как простую прилежность (но «прилежат» делу, а не слову).
Интересно, как понимается выражение «ближние свои» в «Повести временных лет». В ней есть указания на то, что ближика или ближьний – родич, а не сосед. Окончательный текст «Повести» сложился к началу XII в., но только четыре раза упоминаются в ней наши слова – в двух договорах Руси с греками. В 945 г. за убийство человека некие «от ближнихъ убьеного да убьють и его» (Лавр. лет., с. 13), а если смертью отомстить не удастся и убийца сбежит, «да възмуть имҍнье его ближьнии убьеного» (там же, с. 136). Ближние должны также возместить утрату родича за счет имущества убийцы. В договоре Олега 911 г. специально оговаривается: «Аще кто умреть не уря[ди]въ своего имҍнья, ци своих не имать, да възратит имҍние к малым ближикам в Русь» (Лавр. лет., с. 18Р), в другом случае подобный ближика именуется как ближний (Лавр. лет., с. 17Р). Оба текста переведены с греческого и выражают принятую в средневековой Европе систему имущественных расчетов. Выражение малый ближика соответствует формуле agnatus proximus (Дьяконов, 1912, с. 22) и обозначает ближайшего родственника по отцу (или самого значительного из них). Ближние – это несомненно род, родные. В договоре с греками 945 г. говорится о мести от ближних (что выражает еще родовые отношения в обществе), а в древнейшей «Русской Правде» начала XI в. мстят уже только ближайшие родственники, т. е. семья, а не род (Тихомиров, 1941, с. 53). В самой же летописи под 1071 г. перечислен тесный круг семьи: мати, сестра, дети. Это уже не род, не ближние – это близкие. Но и ближние еще очень долго оставались близкими, поскольку они обладали правом наследования и кровной мести. Ближние твои за кровь твою мстить не станут, они довольствуются имуществом – «обидой». Согласно «Русской Правде», сирот отдают «на руцҍ» самому ближнему по родству: «кто имъ ближей будутъ» – очень конкретное представление о родстве как о чисто пространственном отношении. На то, что первоначально ближьнии – действительно родичи, указывают сочетания слов, возможные в древнерусском: от ближнего получают добро, любовь, честь, дары и прочее, что может дать только родич и близкий человек, только тот, кого называют искренний, присный и сердоболя. Все эти представления идут из родового быта, и первые славянские переводы отражают именно то понятие о ближнем, когда ближним может быть лишь близкий, родной по крови человек.
Развитие общественных отношений несколько изменило ситуацию: близким мог оказаться и ближний, рядом находящийся человек, готовый помочь и утешить. «Сердоболя» превращался в сердобольного, «искрь» – в искреннего заступника. Поэтому уже к концу X в. в Болгарии, а к середине XII в. и на Руси происходит окончательное замещение слов искренний, сердоболя или присный на ближний; старые слова в связи с этим могли выступать и в других значениях. Происходило это, нужно думать, опять-таки не без влияния греческих понятий: смысл своих семейных и человеческих в широком смысле отношений соотносили с тем, о чем повествовалось в священных текстах. Таким образом и произошло расслоение прежде единого представления о ближнем на два: в качестве близкого стали понимать как родича (для греческого syggenēs), так и ближнего своего (для греческого plēsíos).
Иногда возникала необходимость уточнить греческое слово каким-либо определением, потому что славянский переводчик воспринимал многозначность слова, употребленного в оригинале, а его собственная житейская практика допускала двоякое толкование понятия. Греческое syggenéusin переведено в одном тексте как «ближикамъ или своимъ даяти» (Кормчая, с. 218); в другом, также очень раннем переводе – как «ужичьнымъ и съроднымъ» (Срезневский, т. 3, стб. 1166). Ужики – те, кто повязан общими узами (корень у него тот же, что и у слова узы); этот словесный образ пришел из византийской литературы и не привился на Руси.
Syggenēs означает ‘свойственный от рождения’, ‘сродный’ или ‘однородный’, но прежде всего – ‘родной’; оно и передается как ужики во всех первоначальных переводах, и лишь сотни лет спустя заменяется словом сродникъ – словом того же значения и «образа»: совместно рожденный, одного рода (Ягич, 1902, с. 420-421). В XII в. на Руси слова ужики и сродники часто заменяют друг друга, особенно в оригинальных текстах, но также и в компилятивных – составленных из разных и разновременных переводов. В сочинениях Кирилла Туровского они, как правило, смешиваются; Туровский часто пользовался источниками разного происхождения, даже запрещенными церковью апокрифами. Известно, что съродники появилось не ранее XII в. (Слав. Апостол, с. 76, 214; Ягич, 1902, с. 94; и др.), т. е. именно тогда, когда рода как такового уже не было, и слово это обозначало человека близкого, но не родного. Сравнивая русскую и болгарскую версии одного и того же текста, обнаруживаем такую последовательность: в русском тексте – ближний (Пчела), в болгарском – всегда съродникъ. Но русское ближьний может соответствовать и болгарским словам искрьний или братъ (Пандекты). Только ужики и ближики употребляются в «Печерском патерике», иногда чередуясь по спискам. Во всяком случае, слово ужика на месте греческого известно уже в самом первом и кратком переводе Евангелия (Ягич, 1884, с. 42), его охотно используют и другие южнославянские переводчики. Некто повелел «Никомиду и Никандру, ужикома своима, Дидуменинома, сестры его братучадома...» (Хрон. Малал., VIII, ст. 3), в этом тексте названы ближайшие родственники, причем по женской линии. Ужики и ближики одинаково упоминаются в текстах Иоанна Экзарха, которому подражали писатели Киево-Печерского монастыря, считая его своим учителем словесности (Колесов, 1977).
В древнерусских текстах соединение степеней близости происходит по другим линиям: «Ужики же и друзи твои» (Кирил. Тур., с. 26), «друзи мои и ближники» (Хож. игум. Даниил., с. 24), сочетания другъ и ближикъ, ближние и любимые очень распространены, и для них характерно то, что понятие ближнего возводится на уровень «друга», не «родича». Происходит это постепенно, по-разному; возможно, в частности, временное возвращение к прошлому: в выражении «да отпустяться грҍси родителма и ближнимъ моимъ» (Патерик, с. 4) явно просматривается такое отношение к ближнему, какое свойственно было временам князя Игоря. Ближние только родственники и друзья еще и для Даниила Заточника в конце XII в.; «друзи же мои и ближнии мои, и тии отвръгошася мене», – говорит он, повторяя (и неоднократно), что прежде, чем жениться, следует «спрошатися зъ ближними своими» (Дан. Заточник, с. 19).
