Они познакомились два с лишним года назад в библиотеке клуба ВМАТУ. Ее только что взяли сюда на работу, в место довольно сытное (штатских сотрудников кормили с курсантами), но с мизерной зарплатой. При знакомстве в библиотеке курсант Маратов взял Альфреда Брэма «Жизнь животных» – почитать в зале, а она, заполняя формуляр, положила на стол Багрицкого – взяла на дом. Левушка заглянул в книжечку, спросил, хорошие ли стихи, они встретились глазами, и мама кивнула. Брэм в могучих руках моего папы был очень, очень толстым и тяжелым, страниц за тысячу, с прекрасно выполненными рисунками всевозможных животных. Мама у Левушки еще спросила: «Кого из них собираетесь изучать, неужели всех?». Он ответил: «Начну со львов». Курсант-библиотекарь обрадовался: «Правильно, Лева! Начинать надо с себя»… С тех пор, случайно встречаясь в коридорах, они стали здороваться. Нет, она в него не влюбилась. Слишком красивый, слишком молодой. И, конечно, нравится женщинам – всем подряд. Герой не ее романа. Да и никаких романов у Агнии не было вовсе – после смерти Витькиного отца. Было, правда, замужество с Якубовым. Но никак не роман… А что Левушка? Он знал, что нравится женщинам, и ничего не имел против. Но эта (все уже знали, что она в клубе новая художница, да такая, что даже портреты умеет писать) на него ни разу не подняла глаз. Женщина взрослая, но легкая и стройная… а ведь целая жизнь у нее позади. Странная… Он в нее, пожалуй, не то чтоб влюбился, он вообще не знал, умеет ли любить. Но он «запал на нее» – вот как это можно было назвать. Разговаривал Левушка с художницей в первое время редко, она была с ним иронична, говорила как с мальчиком, участливо и только по делу, и это его раздражало. Он мальчиком вовсе не был… Она не смотрела на него. А курсант Маратов очень даже на нее смотрел – внимательными и горячими карими глазами. Каждую «случайную» встречу он готовил и ждал. Она порой это чувствовала… И все.
Но как-то раз в клубе шла «Серенада солнечной долины», в зале было битком, и, случайно или нет, они оказались на соседних местах. Тогда и возникла… любовь?.. Пожалуй – тяга. Совершенно сумасшедшая тяга… Возникла у него. Но и в нее проникла, впервые за десять последних лет. Никакого будущего у этого странного, неизбежного, не называемого чувства – не было. Так они оба думали.
На самом-то деле будущее было. Я – вот как оно называлось… Может, я все это и устроила, хотела родиться…
Вскоре курсант Маратов училище окончил и немедленно написал рапорт об увольнении, давно он об этом мечтал. Но его не демобилизовали, не отпустили. Потому, наверное, что был Лева чемпион училища по большинству видов спорта. Начальство даже сочинило для него новую должность – главный редактор многотиражки ВМАТУ. Левушка засел за брошюры по полиграфии и журналистике, придумал своей газете название «Взлет», выбил две ставки для сотрудников и взял на работу двух хорошеньких, с голодухи прозрачных, выпускниц университета, филологинь. И с этими девочками, влюбившимися в главного редактора с полуоборота, начал выпускать еженедельную газету. За эскизами заголовков, выбором шрифтов, вообще за советом он с полным основанием стал все чаще приходить к Якубовой в мастерскую. И как-то в воскресенье зашел домой. Начался неизбежный роман. О котором в училище, как ни странно, никто так и не догадался. В коммуналке соседки, то одна, то другая, встречали в полутемном коридоре высокого моряка, ну так что ж? Мало ли. Дело молодое, послевоенное… И старший мой брат Витька возвращаясь от бабушки по выходным, заставал дядю Леву дома, моряк подарил ему шахматы и научил мальчика в них играть… Как выяснилось впоследствии, научил хорошо, на всю жизнь…
В зале суда сидело еще двое мужчин в военно-морской форме, один кавторанг с кортиком, преподаватель основ марксизма-ленинизма, а второй – курсант Беня Фишер, свидетель защиты. Были в зале и друзья счастливой юности, с которыми Агния училась в художественном техникуме, были и просто друзья-приятели. Были сослуживцы по прежним работам – представитель профкома цеха военного завода, где она красила пушки, заместитель отдела кадров универмага, где Якубова работала до ВМАТУ. Небольшой группой сидели соседки по коммуналке… И еще порядочно безымянных людей со знакомыми лицами – с почты, из ЖЭКа, из библиотеки…
Мама обратила внимание на пятерых – совсем незнакомых. И неожиданно, как от озарения, улыбнулась. Какая-то драматургия ей приоткрылась… Этих пятерых, вовсе не знакомых, она принялась разглядывать внимательно, а они, напротив, сразу перестали пялиться на подсудимую.
– Суд идет! Встать! – выкрикнула секретарь суда.
Все до единого поднялись, и в зал вошла седая женщина-судья, похожая на Надежду Константиновну Крупскую, за нею – два неприметных заседателя, прокурор, адвокат. Судья шла тяжело, видно, с сердцем у нее было неважнецки, да и варикоз… Прокурор (государственный обвинитель) был молодцом – при галстуке, высокий и худой, с выправкой, уселся за тумбочкой у дальней стенки. Адвокат – государственная защитница – разместилась перед скамьей подсудимых. Процесс начался со слов и процедур, не имевших значения. Моя мама их как-то совсем пропустила. Еще и потому, что после крика «Встать!» она почувствовала страшную тревогу, провальную… Именно как актриса, уже вышедшая на сцену и вдруг забывшая текст. Да, она читала дело, то есть знала пьесу в общих чертах – показания-роли всех действующих лиц были ей известны. Но ей-то что делать и говорить прямо сейчас, на этом помосте! Ни суфлера, ни режиссера… Она хваталась за соломинку, ведь были, только что были какие-то подсказки, от этой вот адвокатши, там, в комнатке за сценой, в гримерке с губной помадой… И еще – пятеро незнакомцев… Кто они и зачем?! А ведь точно – зачем-то!.. Подсказки были. Но все сплыли.
Судья что-то сказала, и со своего места встал прокурор.
Речь его была не длинной, в основном про обострение классовой борьбы в непростой международной политической обстановке. Обращался он к судье, говорил быстро, как газету читал. Только в конце прокурор обернулся к свидетелям, то есть ко всему залу:
– Товарищи, наш общий гражданский долг не допустить расползания в обществе западной пропаганды, упадничества и прямого вредительства в трудные годы послевоенного строительства, когда весь советский народ в едином порыве… – и еще что-то… «Нет, этот ничего не подскажет», – подумала подсудимая про обвинителя. А он снова повернулся к судье и наконец высказался по существу. – Из материалов дела гражданки Якубовой А.И. следует, что ее действия, подтвержденные во время следствия многочисленными свидетельскими показаниями и заключениями экспертов, подпадают… – тут он назвал статью 58-ю и несколько ее пунктов. И закончил, грозно глядя в сторону моей мамы:
– Обвинение требует для подсудимой Якубовой в качестве меры наказания десять лет без переписки в лагерях строгого режима.
Зал глухо охнул. Многие с сочувствием и даже ужасом глянули на подсудимую, но тут же уставились на судью.
«Они испугались», – подумала мама о зрителях. А она нет, уже не испугалась. Еще в тюрьме все – от следователя до тюремного врача, от сокамерниц до охранника, приносившего в обед баланду, – твердили ей, что меньше десятки по 58-й статье сейчас не дают, новая волна пошла, сажают пока меньше, чем в 37-м, зато судят пристальней и строже. Кроме «вышки», четвертинки и десятки, есть еще срок восемь лет, как говорится, по блату… Но никто и припомнить не мог, чтоб такое счастье кому привалило…
Судья, глядя в бумаги на столе, заговорила монотонно, что на основании правил судопроизводства в СССР суд выслушает показания всех свидетелей, как и прения сторон обвинения и защиты… После чего она откашлялась и предложила государственной защитнице дать предварительную оценку действиям подсудимой. Адвокат встала, оглядела зал и грудным голосом, полным как укоризны, так и женского сострадания, стала описывать жизнь матери-одиночки, женщины, далекой от социалистической морали – с огромной задолженностью по квартплате, политически неграмотной мещаночки, готовой поддаться на любую провокацию врага, чтоб выплеснуть горечь собственного неблагополучия… Затем защитница попросила суд учесть то обстоятельство, что Якубова ждет ребенка. В связи со всем вышеизложенным защита просит смягчить наказание, обоснованное прокурором, заменив десять лет заключения на восемь, и в лагере общего режима…
