"Исключение для дедушки", - подумал я. А что еще для него может быть лучше, чем дом престарелых?
Она сунула руку в карман своего полосатого сине-белого платья и по одной достала две вещи: сигарету и коробку спичек.
- Элли, Элли, дочь трубача, - пропела она мелодич-ным смешным голосом, - Украла свинью и дала стрекача.
- Элен, что это...
- Проводи пожилую девушку вниз, - попросила она, засовывая сигареты и спички обратно в карман и беря меня под локоть своей скрюченной рукой. И мы пошли назад в холл. И пока мы шли, я решил сдаться и вверить себя ей. Она была пожилой и хрупкой, но отнюдь не глупой.
Пока мы спускались, осторожно, словно неся хру-стальные древние сосуды (а ведь мы были похожи на них), Элен сказала:
- Подожди внизу. Я пойду в западное крыло, в туалет в коридоре. Знаешь, где это?
- Да, - кивнул я. - Рядом с фонтанчиком. Но зачем?
- Я не курила уже лет пятнадцать, но хочу закурить сегодня утром. Не знаю, сколько затяжек смогу сделать, пока сработает детектор дыма, но это я и хочу узнать.
Я посмотрел на нее с нарастающим восхищением, думая о том, как сильно она напоминает мне мою жену: Джен поступила бы точно так же. Элен снова посмотрела на меня с озорной хитрой улыбочкой. Я положил ладонь на ее прекрасную длинную шею, повернул лицом к себе и слегка поцеловал в губы.
- Я люблю тебя, Элли, - произнес я.
- О, как торжественно, - сказала она, но я видел, что ей приятно.
- А что Чак Хауленд? - спросил я. - У него будут неприятности?
- Нет, потому что он в телевизионной комнате смотрит "Доброе утро, Америка" вместе с парой десятков других людей. А я собираюсь улизнуть, как только сработает пожарная сигнализация.
- Только постарайся не упасть и не ударься, женщина. Я себе никогда не прощу, если...
- Перестань болтать чепуху. - На этот раз она поцеловала меня сама. Любовь двух развалин. Кое для кого из вас это может показаться смешным, для всех остальных - нелепым, но я вам так скажу, мой друг: нелепая любовь лучше, чем вообще никакой.
Я смотрел, как она уходит, двигаясь медленно и неловко (но палку она брала только в дождливые дни, да и то если боль была очень сильной, в этом проявлялась ее гордость), я ждал. Прошло пять минут, потом десять, и, когда я уже решил было, что она струсила или не сработала батарейка детектора дыма в туалете, в западном крыле с резким хрипловатым звоном прозвучала пожарная сигнализация.
Я сразу пошел к кухне, но медленно - торопиться незачем, пока не удостоверюсь, что на моем пути нет Долана. Толпа пожилых людей, большинство из них все еще в своей униформе, вывалила из телевизионной комнаты (здесь ее называли Центром отдыха, как это нелепо), чтобы посмотреть, что происходит. Я обрадо-вался, увидев среди них Чака Хауленда.
- Эджкум, - воскликнул Кент Эйвери, хватаясь одной рукой за костыль, а второй рассеянно хлопая по пижамным брюкам. - Это настоящая тревога или опять просто так? Как ты думаешь?
- Я думаю, что никто не знает.
И в этот момент трое санитаров прошли мимо, спеша в западное крыло и крича людям, столпившим-ся у двери в телевизионную, чтобы те вышли из здания и ждали, пока все выяснится. Третьим шел Брэд Долан. Он даже не взглянул на меня, проходя, и это меня бесконечно обрадовало. Когда я спускался дальше к кухне, мне пришло в голову, что команда Эллен Коннелли - Пол Эджкум, пожалуй, переигра-ет дюжину Брэдов Доланов и полдюжины Перси Уэтморов, приданных для усиления.
Повара в кухне продолжали убирать после завтрака, совсем не обращая внимания на ревущую сирену.
- Слушай, мистер Эджкум, - сказал Джордж. - По-моему, Брэд Долан искал тебя. Вы, должно быть, разминулись.
"Мне повезло", - подумал я. А вслух сказал, что я зайду к мистеру Долану позже. Потом спросил, не осталось ли гренок после завтрака.
- Конечно, остались, но они уже совсем холодные. Вы сегодня поздно.
- Да, - согласился я, - но я голоден.
- Через минуту я поджарю свежие, - сказал Джордж, берясь за хлеб.
- Не надо, сойдут и холодные. - Когда он протянул мне пару кусков (глядя озадаченно), я поспешил к двери, чувствуя себя мальчиком из далеких лет, когда вместо шко-лы я пошел на рыбалку с кусочком рулета, завернутого в пергаментную бумагу, в боковом кармане рубашки.
Выходя из кухни, я быстро и привычно огляделся в поисках Долана, не увидел ничего подозрительного и заспешил к полю для крокета и гольфа, откусывая на ходу кусочки от одного гренка Я замедлил шаги, входя под тень деревьев, а когда пошел по тропинке, мои мысли снова устремились в тот день - следующий день после ужасной казни Эдуара Делакруа.
В то утро я говорил с Хэлом Мурсом, и он сказал мне, что из-за опухоли мозга Мелинда вдруг начинает всех проклинать и говорить неприличные слова... что моя жена позже определила (скорее наугад, не уверенная, что это именно так) как синдром Тоуретта. Дрожащий голос Мурса и воспоминания о том, как Джон Коффи вылечил мою "мочевую" инфекцию и сломанный хребет любимой мышки Делакруа, натолкнули меня на мысль о реальном действии.
Но было еще кое-что. Кое-что, связанное с руками Джона Коффи и моим ботинком.
Так что я позвал ребят, с которыми работал и которым долгие годы доверял свою жизнь, Дина Стэнтона, Харри Тервиллиджера, Брутуса Ховелла. Они пришли ко мне на обед, на следующий день после казни Делакруа, и выслушали меня, пока я излагал свой план. Конечно, они знали, что Коффи вылечил мышь, Брут все видел. Поэтому, когда я предположил, что может произойти еще одно чудо, если мы привезем Джона Коффи к Мелинде Мурс, они не рассмеялись мне в лицо. Дин Стэнтон тогда задал наиболее волнующий вопрос: "А что, если Джон Коффи сбежит во время поездки?"
- А что, если он убьет кого-нибудь еще? - спросил Дин. - Я не хочу потерять работу и не хочу сесть в тюрьму - у меня жена и дети на иждивении, я должен их кормить. Но больше всего я бы не хотел, чтобы на моей совести оказалась еще одна мертвая девочка.
Наступило молчание, потом все посмотрели на меня, ожидая ответа. Я знал, что все изменится, если скажу то, что уже висело на кончике языка, мы зашли уже так далеко, что отступать было некуда.
По крайней мере мне отступать точно некуда. Поэтому я открыл рот и ответил.
2
- Этого не случится.
- Почему, черт возьми, ты так в этом уверен? - спросил Дин.
Я молчал. Я просто не знал, с чего начать. Конечно, я понимал, что об этом придется говорить, но все равно не представлял, как передать им то, что было у меня на уме и в сердце. Помог Брут.
- Ты думаешь, он этого не делал, правда, Пол7 - Он глядел недоверчиво. - Ты считаешь, что этот верзила невиновен.
- Я уверен, что он невиновен.
- Но почему, почему?
- По двум причинам, - объяснил я. - Одна из них - мой ботинок.
- Ботинок? - воскликнул Брут. - Какое отношение имеет твой ботинок к тому, что Джон Коффи убил или не убивал этих двух девочек?
- Я снял свой ботинок и передал ему вчера, - сказал я - Это было после казни, когда все немного улеглось. Я протянул ботинок через решетку, и он взял его своей огромной рукой. Я попросил завязать шнурки. Мне нужно было убедиться, ведь все наши "проблемные дети" обычно ходят в шлепанцах, а человек, который действительно хочет покончить с собой, может сделать это с помощью шнурков, если поставит такую цель. Об этом мы все знаем.
Они закивали.
- Коффи положил ботинок себе на колени и перекрестил концы шнурков правильно, но на этом застрял. Он сказал, что уверен: когда-то, когда был мальчиком, ему показывали, как это делается, - может, отец, а может, один из дружков его матери, когда отец ушел, но он все забыл.
- Я согласен с Брутом, мне все равно не понятно, какая тут связь с тем, убил Коффи близняшек Деттерик или нет, - проговорил Дин.
Тогда я снова вернулся к истории похищения и убийства: к тому, что вычитал в тот знойный день, сидя в тюремной библиотеке, когда пекло в паху, а Гиббоне храпел в углу, и что журналист Хэммерсмит поведал мне позже.
