- Да ведь дыма без огня... - промычал Халфетдин. - Ворюга этот, Муратша, душу замутил.
- Вот такие, как Муратша, дыма и напустят - весь об-коптишься.
Сагида молчала, не шевельнулась даже. Но сердце уже оттаяло. Один жест, одно слово мужа - и вновь она станет той любящей душою, что была прежде.
- Как же теперь дальше жить собираетесь? - спросил безусый-безбородый "аксакал".
- Не знаю, браток, ума не приложу. У меня ведь "талак" вырвалось три раза.
- Вот это нехорошо. Надо бы Кутлыяра-муэдзина на совет позвать. Если, конечно, сноха не воспротивится...
Сагида опять промолчала.
- А что Кутлыяр может сделать?
- Уж что-нибудь придумает, найдет выход, - сказал Адвокат. - Если, конечно, сноха согласна...
Сагида чуть заметно кивнула.
Тревожить самого муллу Мусу по всяким мелким надобностям народ не осмеливается. Он только совершал свадебные и погребальные молитвы, давал имя новорожденному, встречал приезжее начальство или высокого сана священнослужителей. А неимущий, многодетный муэдзин Кутлыяр всегда наготове, приходи с любой просьбой. Летом ли, зимой ли, на люди он выходил в синем с красными полосками узбекском чапане с залохматившимися уже полами, на голове - белоснежная чалма с зеленым верхом, на ногах желтые ичиги с глубокими кожаными галошами. Усы и борода всегда подчернены, голова гладко выбрита. Голову всегда брил сам. Чистый и собранный ходит Кутлыяр-муэдзин. Остабике* его хоть женщина не слишком расторопная, но опрятная. Малышам своим, кто на четвереньках ходит и кто на своих уже ковыляет, она каждый день втолковывает: "Выше всех, сильнее всех на свете господь-создатель, потом - Мухаммед-пророк, за ним - царь, наш государь, а за ним - ваш отец родной. Господь-создатель - в небе высоко, пророк наш - в земле глубоко, царь-государь - во дворце далеко, кто же рядом остается?" "Отец родной!" - хором отвечают дети. (Муэдзин женился поздно, потому дети еще маленькие.) "Он вам еду добывает, кормит вас. Почитайте отца", наставляет остабике. На сухие кости муэдзина ни мясо не сядет, ни жирок не набежит. Может, ухода, заботы повседневной не хватает, а может, суетлив очень. "Наш муэдзин не жадный, не загребущий, потому и не разживется никак, - говорят миряне, - вон в том приходе муэдзин - раздулся, что фаршированная курица". А Кутлыяр, коли даяние посчитает чрезмерным, лишнее вернет: "Господу неугодно будет".
* Остабике - жена священнослужителя.
- Всю жизнь так не просидишь, - опять заговорил Кур-бангали, - как-то шевелиться надо.
- Совсем я потерялся, браток, рассыпался весь.
- Перед немцем тоже так сыпался?
- Немец - другая порода. Он тебе не законная твоя жена, зазря тобой обиженная.
- И ты, сноха, слово молви...
- А что я наперед мужа скажу... - ответила тихо Сагида.
- Тогда слушайте меня. За хозяйскую дурость скотина его расплачивается. Придется тебе, агай, зарезать курицу, а сноха пусть казан затопит, - распорядился Адвокат. - Как стемнеет, Кутлыяра-муэдзина приведу. Недавно возле мечети видел, так что дома, никуда не уехал.
Только зажгли лампу, явились Адвокат с муэдзином. По дороге Адвокат подробно рассказал, как все случилось. За двадцать лет трудов на божьей ниве с такой бедой слуга аллаха уже сталкивался не раз. Способ один: обновить никах. Но делать это стараются втихомолку, от людских глаз подальше. Бывает, все тайной и остается.
- Ассалям-алейкум!
Только переступили порог, в нос ударил сытный запах куриного супа. У Курбангали в животе потеплело. Муэдзин чуть шевельнул губами: "Бог в помощь вам..." Сагида хлопотала у печи, хозяин живо вскочил, принял палку муэдзина, снял с него чапан, стянул галоши. Сели, молитвой возблагодарили бога. Тем временем и Сагида вышла на эту половину, встала молча.
- Та-ак, значит... - сказал Кутлыяр, снял чалму, приподнял тюбетейку и погладил бритую голову.
- Да, вроде этого, муэдзин-абзый, - сказал хозяин. - Поломалось тут у нас. Благослови наладить.
- Моего пустого благословения, как тебя... Халфетдин, в этом случае мало. Сначала кто-нибудь должен вступить с Сагидой-сестрицей в брак. Потом они разведутся, получит она свой "талак", вот тогда и можно прочитать вам никах заново. Об этом тебе ведомо ли?
- Ведать-то ведаю, однако и муторно что-то. Свою собственную жену и своими руками чужому отдай?
- Иного пути нет. Отдашь и возьмешь обратно. Надежный человек есть?
- Человек-то, может, найдется. Духу вот не хватает.
- Сноха что думает?
- Где уж мне наперед хазрета думать...
- Курбангали, сколько тебе лет? - Муэдзин испытующе глянул на джигита.
- Хоть ростом не вышел, муэдзин-абзый, однако восемнадцать мне, сказал, накинув несколько месяцев, Курбангали.
- Очень подходяще. Если эти двое... бедняги согласны, то... - Кутлыяр показал подбородком сначала на мужа, потом на жену. - В брачный возраст ты уже вошел.
У Халфетдина от души отлегло. Ходить умолять кого-то, а тут господь сам человека прислал.
- Если тебя не затруднит, браток, я, на бога положась, отважусь... мы отва... - он повернулся к жене, та кивнула. - Мы отважимся. Не обойди милостью, Курбангали, соседства ради...
На хике легла большая вышитая скатерть, муэдзин взобрался на почетное место и, подогнув худые ноги, утонул задом в пышно взбитой пестрой подушке. Курбангали подвинулся к нему поближе. Муж с женой присели на краешек, по двум концам хике.
Прежде чем приступить к трапезе, исполнили очень важный, очень серьезный обряд.
- Курбангали, сын Кабира, согласен ли ты взять законной своей супругой дочь Сайфульмулюка Сагиду? - спросил муэдзин.
- Согласен.
- Дочь Сайфульмулюка Сагида, согласна ли ты стать законной супругой Курбангали, сына Кабира?
- Согласна, - сказала Сагида, и у Халфетдина сердце оборвалось. Что это? Сон, явь? Чья жена говорит "согласна"? Кому?
Кутлыяр, как положено, тут же начал читать никах. Голос ровен, тих, но убедителен. Словно выносит окончательный приговор. Пока читал, имена их, только что давших друг другу согласие, повторил трижды. Вот так муэдзин эти две души соединил навеки. Отрезанная нога Халфетдина, там, ниже культи, заныла, словно ее пилили тупым ножом. Уже терпеть невмочь.
- Теперь ты, Курбангали, скажи сестре Сагиде три раза "талак".
Адвокат будто и не слышал.
- Курбангали, тебе говорю.
- Так ведь... язык не поворачивается.
- Как это - язык не поворачивается? - вскинулся Халфетдин.
- Так вот. Не поворачивается, и все. И возраст у меня такой, самый возраст жениться. И сноха - краше не сыскать. Пожалуй, доверюсь судьбе, не зря же муэдзин свои молитвы читал. А мальчика я усыновлю, ближе родного будет.
Все трое оторопели. Если подумать, право на его стороне. Никах прочитали, судьбы связали. Ни силой, ни угрозами тут не возьмешь.
- Ты уж так не шути, браток, и без того душа живьем тлеет.
- Не шучу я, сам маюсь, видишь, в раздумьях весь...
Курбангали с последним словом не спешил. Что ни говори - он слову хозяин. Много времени так прошло, а может, вовсе оно не шло, стояло.
Сагида испугалась, сидела ни жива ни мертва. "Молодой зять" вздохнул и очень серьезно, озабоченно спросил:
- Ну что, Халфетдин-агай? Проморгал жену? Что теперь делать будешь? Не жена ведь, яблочко наливное.
- Как это - проморгал?
- Так ведь сам за меня отдал, при тебе никах прочитали. "Ты вручил - я получил" - было же?
- Ты уж так не делай, браток, соседи все же, уважь... Кутлыяр-муэдзин тоже не на шутку встревожился: поди знай, в ком какой бес сидит.
- Ты это взаправду?
- И сам еще не знаю. Не могу же я свою законную жену так просто в чужие руки отдать. Условие есть.
- Говори условие.
- Ты, сосед Халфетдин, жену свою, безвинную душу, из-за злобной напраслины осрамил и опозорил. Покайся в этом трижды.
- Каюсь, - процедил сквозь зубы тот.
- Нет, сосед, в полный голос и три раза.
