Миша не выносит молчаливых или непонятных людей, хотя сам как раз такой и есть. В смысле – молчаливый. Уставит злой взгляд исподлобья и давит выражением лица, манерой стоять слишком близко. Заинтересовавший его человек обычно не знает, куда деваться от такого общения. Исламу приходилось не раз вырывать из лап друга таких бедолаг.

– Славный всё-таки малый, – говорит потом Мишаня, потирая пузо. – Классно поговорили. Ток чё он жался, я так и не понял.

Для него поговорить, даже так, – всё равно, что для нас хорошо поесть. Ислам-то – давно уже приевшееся блюдо…

Однажды Миша зашёл к Исламу на работу «выпить пивка за счёт заведеньица». И мимо Джина пройти просто не смог.

Кричит через весь зал Исламу:

– Слушай, а чё этот лакей первый раз поклонился, так я вышел, зашёл, а он уже не кланяется? – и снова пристаёт: – Эй, Северная Корея! Симпатичный у тебя, говорю, пиджачок.

Джин стоит прямо, взгляд в пространство. Скулы, казалось, режут воздух, как горячий нож масло.

– Кунг-фу знаешь?

Миша отступает на два шага, расставляет ноги, пытается изобразить стойку. Получается неуклюже, как будто раскорячили пластилинового человечка.

– Знаешь, да?

Хохочет, хлопая себя по бокам.

– Кунг-фу зашибись. Фильмы с Джеки Чаном – настоящий огонь, веришь, нет? А, он же с твоей родины. Земеля, наверное, да?

Хасанов вздыхает. Хорошо, что Босса рядом нет. Ей бы долго пришлось объяснять, что этот проблемный большой человек – вовсе не проблемный. Говорит:

– Оставь Джина в покое и иди сюда.

– Ну, бывай, товарищ Мао, – хлопает Джина по плечу и вперевалочку идёт к стойке. Столы дрожат на своих тонких, как у оленят, ножках и шарахаются в разные стороны.

– Наверное, хороший он человек, – одобрительно ворчит. – Кланяется, понимаешь… Джеки Чана, прикинь, знает. Мой любимый актёр…

К семи часам начинают подтягиваться первые посетители.

Зал небольшой, весь насквозь стеклянный, будто аквариум. Свет такой, будто вокруг всё и впрямь заполнено водой, движения медлительны и размыты. С десяток столиков, длинная и слегка изогнутая барная стойка похожа на плавник акулы. За спиной – батареи бутылок на трёх уступах, этикетки подсвечены белым светом, настолько холодным, что из него можно наколоть льда.

Просят сделать маргариту. По тому, что заказывает человек, можно понять… да можно понять, в принципе, всё. Компания девушек берёт воздушные коктейли с дольками апельсина. Одинокая дама в красном берёт морс, в высоком запотевшем стакане он возвышается перед ней, словно столбик термометра. Отражается в глазах струйками ртути.

Дама неприязненно и придирчиво косится на своё отражение в бутылках, на поверхности под локтями. Оглядывается и видит ещё с десяток своих отражений. Всё здесь создано для того, чтобы отражать свет.

Ислам ощущает на себе пытливый взгляд.

– Скажите…

– Да? – он наклоняется через стойку. – Огоньку?

В руках у неё незажжённая сигарета.

– Нет-нет. Ещё рано. Я пока не хочу.

Ей тридцать. Можно было бы назвать красивой, если бы не ледяное выражение на лице. А так – просто эффектная. Даже чересчур эффектная. Таким вслед мужчины оборачиваются, но ни одному не хватает смелости подойти и познакомиться.

Ислам ждёт. А она словно и не собирается ничего говорить. Вращает бокал, оставляя на стенках следы от пальцев.

Справа просят пива, и Ислам исполняет заказ, стараясь не удаляться далеко от незнакомки. Погружена в свои мысли – и столбик термометра в глазах растёт. Вернее падает, потому как лицо становится всё холоднее и холоднее, удаляясь от мира. Того и гляди, на ресницах появится иней.

– Скажите, – вдруг повторяет она, и взгляд возвращается на него. – Вы, должно быть, не местный?

– Не местный, – соглашается Ислам. – Из Уфы.

– Должно быть, учитесь в университете?

Скучает. Бокал вертится в руках, и красные блики водят вокруг хороводы. Кого-то ждёт. Или не ждёт – чёрт её разберёт на самом деле. Ногти у неё тоже красные – краска на самых кончиках облупилась и выглядит неряшливо.

Ислам не успел ответить. Она уже задаёт другой вопрос:

– Хорошо у вас там? В Уфе.

– Ну, – уклончиво отвечает Ислам. – Есть неплохие бары.

Нет, не улыбается. Да и слишком слабый это таран, чтобы разбить намёрзший лёд. Ислам думает, интересно, когда она в последний раз танцевала? Наверно, в детстве. Или в институте, на выпускном вечере. Такие женщины не танцуют. В кафе и барах, в клубах они обычно сидят, закинув ногу за ногу, окутанные сигаретным дымом.

– И что, – спрашивает, – самолёты туда ночью летают?

– Вот уж не знаю, – смеётся Ислам. Заказов пока нет, и он смахивает со стойки невидимые пылинки. Просто чтобы не сидеть без дела. Компания справа – трое мужчин – хлещет своё пиво и создают так необходимый сейчас фон. Зашедшие после работы выпить трудяги. Ислам представляет, как они выключают свои суперсовременные компьютеры, оставляют пежо и митсубиши на стоянке и едут на такси пьянствовать. Сегодня четверг, и завтра можно немного припоздниться на работу и пораньше свалить. – Наверняка. У нас есть аэропорт. Уфа – прекрасный город, и, я думаю, вы бы не пожалели, если бы…

– Назовите для меня любой город.

Будто бы и не слышит его.

– Город?

– Да. Город. Или место. Любое.

– Давайте попробуем.

– Да. Будьте так любезны.

Все города, кроме почему-то Таллинна, куда-то испарились. Так бывает всегда. Попросят тебя рассказать что-нибудь забавное или вспомнить какой-то случай, и ты вроде бы и знаешь, но… не помнишь. Так же и сейчас. Вроде бы легко, но Хасанов не может относиться к чьей-то просьбе – искренней просьбе: Валюту и Уважаемого Человека в расчёт можно не брать – наплевательски. И подобная крошечная проблемка встаёт перед ним горой, на которую приходится лезть. Какой ей город нужен? Курорт или, напротив, северный? В Америке, рядом с каньоном, или где-нибудь на австралийском архипелаге? Мегаполис с десятком мостов через канал или засушливая деревенька с парой тысячей жителей?..

Хасанов говорит с досадой:

– Таллинн.

– О, – сказала она без выражения. – Это где? Швеция?

– Почти. Эстония.

Чёрт бы его побрал, Яно, с его Таллинном.

– Наверняка там все бегают по утрам, – продолжает она. – И выгуливают собак. И соседи вежливо здороваются друг с другом.

– Не знаю, – растерялся Ислам. – У меня оттуда друг. Если вы хотите, мне нетрудно спросить…

– Интересно, туда летают самолёты ночью?

– Должно быть.

– Спасибо, – говорит она, обдав холодом. Зубы ровные, как кристаллики льда. Встаёт, оставив чуть тронутый морс. – Сколько я вам должна за города?

Ледяная язвительность заползает чуть не под манжеты, и Ислам растерянно потирает запястья.

– За города нисколько. Я ведь их мало вспомнил. Только Таллинн и всё. А за морс – сорок пять.

Оставляет деньги и исчезает, растворяется в черноте за дверью. Компания справа становится шумнее, словно кто-то прибавил звук.

Прибегает одна из девочек-официанток, Даша, просит подготовить стопочку.

– Там мужичок опять тот, – говорит. На лице проскакивает что-то, граничащее с равнодушием. Какое-то беспокойство, о котором она, возможно, даже не подозревает. Откровенно говоря, Хасанов сам не понимает, почему он это заметил.

Ислам смотрит в ту сторону, и человек у окна здоровается. Машет рукой, говорит что-то, но в зале слишком шумно. Человек у окна это понимает. Просто здоровается.

– Это Валентин.

– Он какой-то непонятный, – говорит Даша. Морщится. – И пьёт много.

– Не бойся, – говорит Ислам. – Если начнёт буянить, у нас есть Джин.

Даша прыскает. Говорит слегка пренебрежительно:

– Не начнёт. Как обычно, напьётся и отрубится тихо у себя в уголке.

На подносе размещается стопка с долькой лимона.

– Видишь, даже не буянит. И за попу не щиплет, – говорит Ислам вслед убежавшей официантке. – Золотой клиент.

Немного погодя, разобравшись с делами, Ислам отлучается перекинуться парой слов с Валентином.