Полная неизвестность того, где я и что дальше. Часы забрали. Дни смешались… Просыпаешься и засыпаешь, не зная, ни как долго спал, ни времени суток.

Что такое сознание арестанта в первые дни? Это – разыгравшееся воображение под катализатором подсознательного животного страха. Лишь постоянные физические упражнения возвращали в чувство реальности. Изоляция… Каково это? Жизнь человека сплетается из тысячи социальных нитей: общение, обязательства, планы, отношения, работа, даже салат в холодильнике – всё имеет ниточку в нашем сознании. И в один миг ты начинаешь соскальзывать с этого прочного настила. Не сразу, а постепенно. Внезапно вспоминаешь о каких-то делах, от более оперативных к менее срочным, разум начинает как бы содрогаться, метаться – желает что-то предпринять. Ты пытаешься ухватиться за нити, не упустить, как-то увязать по-новому, но вместо этого теряешь одну за другой все и падаешь в бездну пустоты. Это ещё не самое страшное: здесь хотя бы видишь, что теряешь…

…В этом кромешном вакууме первая передача и первое письмо от близких, как луч света, пробивает мрак и обжигает теплом. Помню. Как вытащил из пакетов теплые носки и шерстяное одеяло. Закутался в него и тут же провалился в сон с ощущением дома и родительской заботы…

— У меня есть, о чём с вами поговорить, – сказал седой, но крепкий полковник из 4-го отделения КГБ. Из окна самого дальнего кабинета открывался внезапный вид ночного города, центрального проспекта Минска. Не поверю, что после камеры на кого-то это не произвело бы впечатления. Так близко и так далеко, длиною в годы… Чай, печенье, пряники, прочая обходительность, как в фильмах.

­— Вы знаете, почему вы здесь? – прозвучал коварный вопрос, так это делала инквизиция столетия назад.

— Хотелось бы знать для начала, где я нахожусь, – ответил я.

— Это не тюрьма, слава Богу, а СИЗО КГБ. Есть разница. «Американка», как говорят в народе. В 30-е годы здесь было расстреляно более 30 тыс. человек. Печально, но уверяю вас, ни я, ни мои коллеги даже в мыслях не могут допускать больше такого, – продолжал полковник.

Три беседы до ночи. Об анархическом движении, методах, личном выборе, смысле жизни и т.п. Я сразу решил вести разговор исключительно в рамках информации, доступной в Интернете. То есть, когда звучал вопрос, я представлял себе открытый источник, где есть такая информация, и только затем отвечал. Никакой конкретики.

Полковник интересовался такими вещами, как «финансирование», «лидеры», «зарубежные связи», т.е потенциал движения в плане использования его внешними силами для дестабилизации обстановки в стране. Ясно: у них мысль в одну сторону заточена. Никто уже не верит, что люди могут что-то делать самостоятельно из идейных побуждений. На третий день всё закончилось вопросом:

— А могут ли анархисты и власть идти вместе к светлому будущему? Хотели бы Вы создать собственную организацию?

Тут, как щелчок, в памяти всплыл фрагмент из «Дневника источника», где через такое предложение и произошла вербовка!

— По окончании срока я собираюсь заняться вопросами альтернативной энергетики, – медленно, слово за словом отчеканил я. Мой ответ сильно опечалил полковника… По дороге в камеру вспомнился Маяковский и его великое «…я лучше блядям в ресторанах буду подносить ананасную воду»^[6].

…Первая прогулка под падающим мокрым снегом, в дырявых матерчатых тапочках. Прогулка – это трехметровые суровые стены, дворик три на шесть шагов (!) и решётки с колючей проволокой под электрическим напряжением. Первый раз надолго отбивает охоту выходить снова, но ровно до тех пор, пока не приходит понимание того, что небо, пусть и в клеточку, лучше, чем неизменно грязно-белый потолок с неизменным светом 24 часа в сутки. Холодные капли дождя стекали по лицу, прямо как в том лесу, через который нам с Димой часто приходилось ходить на электричку, пока скрывались в Москве.

3

Когда в начале сентября произошли первые задержания, никто не думал, что всё обернется столь серьёзно. Я сразу связался с Димой, и вместе мы выжидали, надеясь, что все обойдется и всех отпустят. Но в течение трех дней нам стало известно, что менты (работал УБОП) хотят накрыть пять квартир. Каждый день количество задержанных росло, и появилась информация, что товарищей раскручивают не только по посольству, а по многим другим эпизодам, даже совсем фантастическим. Но всё равно не верилось, что кого-то посадят в тюрьму и тем более посадят с реальным сроком. За много лет мы привыкли, что никому не нужны: ни ментам, ни журналистам, ни политикам. Правда, в последнее время появлялись тревожные признаки. На панк-концерты стали активно наведываться люди в штатском. Они же пытались установить связь под видом сочувствующих, а весной свинтили мероприятие Беспартшколы (публичные лекции об анархизме). Но как-то никто не придавал этому большого значения.

Но более интригующие события развернулись в Интернете ещё за пару дней до задержаний. Белорусская Индимедия, являясь свободной новостной платформой для анархистских и околоанархистских инициатив, применила цензуру, удалив сообщение об акции у посольства. Более того, их коллектив объявил акцию провокацией. Надо сказать, что радикальные действия анархистов стали регулярно осуществляться с 2008 года, и в Беларуси, и в России. События в Греции, безусловно, стали главным катализатором. За много лет впервые было озвучено, что за бунтом стоят не какие-то абстрактные антиглобалисты, а вполне конкретные анархисты. За смерть юноши такой ответ, всеохватывающий и бескомпромиссный!^[7] Но за три года лишь в последней акции Индимедия узрела провокацию. Пользуясь общей неразберихой и простоем сайта Революционного Действия, Индимедии удалось навязать свои оценки большинству из движения, в том числе и за границей. Другая часть движения, меньшая, не повелась за остальными, но на тот момент силы были неравны. В бессильной ярости мы смотрели на откровенное отступничество и безумие. Было больно осознавать, что большая часть приверженцев свободы и разума воли ведет себя как стадо, прогнувшись под уверения пары-тройки человек. Было очевидно, что под этим скрывается откровенный страх за свою шкуру, и жалкая демагогия о правилах Индимедии не могла этого скрыть. Увы, в той ситуации нам пришлось оперативно решать другой вопрос: разделить участь задержанных или скрыться от репрессий.

Это совсем нелегко – взять и всё бросить. На работе ждут важные и интересные проекты, на даче в разгаре ремонт, на выходные – планы выбраться с друзьями на рейв. Десятки нитей социальной паутинки держат тебя и задают движение. И тут в один момент нужно от всего отказаться. Рассуждения приводят к глубинному самоанализу, в ходе которого предстоит выяснить свои истинные ценности, степень убежденности в идеях, цели жизни, готовность к жертве. Своеобразная проверка, что в жизни важнее: воля, пусть худая и голодная, или комфорт, авось пронесет.

Последние дни в лихорадочных сборах и попытках закончить хоть какие-то дела. Поездка к бабушке и дедушке, помощь с огородом на даче. Они уже старенькие совсем и, скорее всего, мне их больше не увидеть. Затем – к родителям, провести свет в гараже, ведь давно обещал. Мать рассказывает о планах на следующую неделю, а у меня ком в горле. Ночуем на даче у друга. Я не объясняю, в чём дело. Он не расспрашивает. Хорошо, когда друзья понимают, что раз так надо, то есть веские причины…

…Дорога к границе. На душе тяжело. Отрываешься от всего родного и близкого. Судьба товарищей под большим вопросом. Но мне легче, чем Диме. Ведь ему приходится оставить и свою возлюбленную. Убивает драма, разыгравшаяся в движении. Публикуются статьи и озвучиваются мнения, дескать, «нам с радикальными не по пути». Ответ на подобные заявления означает привлечение внимания ссученных, а значит, и ментов. Когда ради собственной безопасности свои клюют своих, единое движение перестает существовать. Солидарность – это минимальный фундамент, на котором возможно взаимодействие различных мнений и течений. Произошла дифференциация, как в Германии, Польше, Франции, Греции, Испании. Что ж, так тому и быть. Дух приключений берёт своё, и мы снова полны оптимизма. Мы будем бороться дальше, ради самих себя и наших товарищей. Пусть хоть весь мир повернётся против нас. Мы не отступим и не сдадимся.