Даже отрицательные показания всё равно уже кое-что для них. Ведь в случае зафиксированной «несознанки» им уже есть, от чего отталкиваться. На показаниях, данных во время предварительного следствия, строится около 80% дел. Система привыкла к такому ходу событий. И это – её главная слабость: следователь больше всего опасается отказа от дачи показаний. Ведь им придётся всё делать самим, искать сильную доказательную базу. Не говоря уже о том, что нет гарантий, что фальсификации останутся незамеченными. К примеру, следователь подготовил левого свидетеля. На его показаниях строится дело. А обвиняемый вдруг на суде даёт такие показания, что становится слишком очевидна ложь свидетеля. Следователь может серьёзно попасть. Так что отказ от дачи показаний – самый действенный способ, самая выгодная позиция.

Так или иначе, как только человек арестован, его шансы на оправдание мизерны. Отделаться малой кровью – это уже победа. Но в любом, даже самом благоприятном случае победа окажется пирровой.

И три месяца в СИЗО – огромный срок, сродни наказанию. Те, кто нашёл зацепки и борется, могут сидеть год, два года и даже больше. За это время в жизни многое изменится, утеряется, поломается, рухнет, позабудется. Это всё равно жестокое наказание, наказание за то, что осмелился идти против течения, дерзнул подвергнуть авторитет власти сомнению.

Чтобы понять полностью, как функционирует следственный механизм, необходимо сказать о его ключевом компоненте, который приводит систему в движение, определяет конкретные цифры, отвечает на вопрос: «Почему именно столько?». Имя этому компоненту ПЛАН. Он не существует официально, но в действительности определяет всю количественную работу следствия. Суть плана определяется формулой: сколько дел было возбуждено по преступлениям каждой степени тяжести в прошлом году, столько же (не меньше) должно быть возбуждено и в текущем. Аналогично с коэффициентом раскрываемости. Другими словами, опер и следователь руководствуются не только поощрительными (карьерными) мотивами: они вон из кожи лезут, чтобы выполнить нормативы. Не справляешься – освободи место другому, пусть менее профессиональному, зато более изворотливому и безнравственному.

Презумпция виновности – вот основное кредо карательной (по-другому и не назовёшь) системы белорусского режима. Вот что такое мораль и правосудие белорусского государства!

18

Совсем скоро первое заседание суда. Его ждешь, как избавления. Когда дело передали в суд, дали краткое свидание с отцом. Стекло, телефонная трубка… Тяжело находиться в метре от столь близкого человека и не иметь возможности обняться. Отец даёт понять, что осознает, что меня посадят. Я рад, что он это понимает и морально готов. Ведь все эти надежды в письмах, дескать, «тебя 100% оправдают» и т.п. вызывают лишь горькую ухмылку. Правда всегда лучше. Даю понять отцу, что дух мой крепок и приговор приму безмятежно.

Последняя ночь перед судом… Очень хочется ощутить смену обстановки, увидеть родителей, родных, друзей, знакомых, товарищей, сочувствующих. Наконец-то смогу хоть немного пообщаться со своими соратниками. Сколько лет совместных надежд, чаяний, проб, ошибок, разочарований, достижений, собраний, споров. Все мы начинали с полного нуля, с неясных побуждений к свободе, к правде, к справедливости, к братству. Рамки  молодёжных движений были для нас слишком узки, потому что наша интуитивная тяга к свободе не признавала полумер. Человеческая личность не должна знать пределов. Первые статьи об анархизме на дискетах с недокачанных «кривых» сайтов, первая книга Кропоткина. Не было сокровища дороже, ибо там раскрывалась мечта. С этого момента ни всесилие власти, ни раболепие народа, ни равнодушие обывателя уже не могли остановить нас. От разговоров на лавке за пивком – к первому самиздату. Первая группка на районе, затем в институте. Участие в демонстрации, знакомство с такими же энтузиастами. DIY-субкультура, собрания, публичные акции, стикеры, брошюры, периодика… Уличная война с фашистами, концерты, поездки… С уходом первых людей уходит и первая романтика. Кто остался – сплочается теснее… Кризисы в личной жизни, как выстрелы снайпера, выкашивают ряды… Безоблачное детство закончилось: трудоустройство, квартирный вопрос, платежи заставляют по-новому взглянуть на слова «социальная справедливость», «экономическая эксплуатация». Это – то, чем мы дышим каждый день… Меньше слов – больше ответственности, такое понимание становится во главу угла. Повсюду чувствуется рост, количественный и качественный. Это началось в 2008 году. Анархизм. Уничтоженный окончательно в ГУЛАГе, возродился в перестройку. Прошло еще 20 мучительных лет, пока сменялись несколько поколений активистов, пока нащупывались методы и организационные формы. Теперь мы – полноценное общественное движение и готовы драться за полную реализацию гуманистических идеалов.

Власть жаждет наших покаяний, обливания ­грязью друг друга, попыток выставить нас сломленными людьми, сокрушающимися о своей «загубленной» жизни. Власть хочет видеть показательный процесс, чтобы другим неповадно было, чтобы упиваться своим могуществом. Но этому не бывать! Мы не променяем саму суть нашей жизни на жалость и пощаду. Мы не дадим повода товарищам сомневаться в нашем жизненном выборе! Мы слишком любим свободу, чтобы молить о ней. Наши близкие увидят решимость и непоколебимость на наших лицах. Гордость родных и уважение друзей, а большего и не надо. Мы уедем в лагеря, оставшись самими собой, сохранив свою личность…

19

…Утро. Конвой, наручники, автозак, глухой «стакан»^[34] в кромешной тьме. Машина мчится по зеленой, с мигалками. Чтобы усидеть на месте, приходится упираться головой в стенку. Подъехали прямо к дверям с чёрного входа. До дверей двойной коридор из ментов. Поодиночке ведут в подвал. Распределяют по камерам-стаканам, на этот раз бетонным. Полметра на метр. Шмон: тщательно проверяют одежду. В этот момент встречаемся взглядами. Саня, Колян… Столько хочется сказать, обняться, пожать руки. Но пока здороваемся, придирчиво оцениваем друг друга. Видно, что каждый хочет избавиться от мельчайших внутренних сомнений: «А не пали ли духом?» Но по твердости голоса, по манере поведения с ментами очевидно, что никто не прогнулся. Общаемся смелее, несмотря на постоянные замечания конвоя, и от этих первых слов становится тепло на душе. Веткин пробует общаться, но с ним никто не разговаривает. В его глазах лишь школьный интерес. Мог быть всем, а стал никем. Это печально. Ожидание в стакане. Стены исписаны: погремухи^[35], статьи, сроки, пожелания. Больше всего 205-х и 328-х, кражи и наркотики. Добавляю себя, рисую символы и лозунги. Пусть знают, что сидят не только за корысть или бытовуху. Время идёт очень медленно.

…Наконец, наша очередь. Выстраивают колонной и выводят в зал заседаний. В холле куча народа, вспышки фотокамер. Всё это вводит в ступор. У входа – металлоискатели, очень много милиции и людей в гражданском, бред какой-то. В клетке снимают кандалы. Пробуем общаться, но вертухаи следят зорко, пресекают общение. Говорят, что суд оцеплен ОМОНом. Одним словом, цирк вокруг цирка. Приходят адвокаты, один за другим появляется множество знакомых и незнакомых лиц. За долгие месяцы в СИЗО так отвыкаешь от социума, что теряешься при таком обилии людей. Родители, родственники, друзья, приятели, товарищи. Эта поддержка многократно укрепляет. Ведь своими глазами убеждаешься, что можешь рассчитывать не только на себя, но и на всех этих неравнодушных людей. Изоляция изолятора трещит по швам.

Судья и две кивалы^[36] делают вид, что не замечают абсурдности ряда улик и показаний, давления оперов и т.п. Зомби. В показаниях свидетелей отказ за отказом. Прокурор давит, но безрезультатно. Долгие нудные часы абсолютно бесполезных слов левых людей, а я смотрю в окно. Никогда не думал, что так буду рад увидеть зелень деревьев и чистое синее небо. Не в клеточку.