Я снова потрогал талисманчик, хотя в общем был спокоен: знал, что не стрельнет в меня, видели мы таких!
Бульбутенко аккуратно, палочку к палочке, сложил в мешочек антенну, захлопнул рацию и спрятал ее под капот, а Счастливчик все целился в меня, а я лежал себе на льдине и даже не смотрел в его сторону.
-- Поедим? -- предложил Бульбутенко. -- Все равно ничего не возьмем сегодня.
Счастливчик, услышав про еду, опустил винтовку и, ругаясь, направился к боту. Я двинулся следом за ним.
Бульбутенко достал термос и полбуханки хлеба.
-- Давай тушенку, -- потребовал у него Счастливчик, -- не жадничай.
Бульбутенко, не слушая его, вытащил из чехла нож и стал аккуратно резать хлеб. Хлеб был черствый, аж скрипел под ножом. Бульбутенко отвинтил крышку термоса, вытащил зубами пробку и налил в крышку кипятку. Кусок хлеба он густо посыпал солью. Он пил чай, громко прихлебывая, а мы сидели и смотрели на него.
Морда у Бульбутенко была красная, кожа просвечивала сквозь редкую выгоревшую бороду и лоснилась от крема "Идеал", а зубы у него были один под один -- крупные и свежие, как у подростка, а нос облупился, и Бульбутенко залепил его бумажкой. Он напился чаю, а недоеденный кусочек хлеба положил обратно в ящик на корме, где у нас хранилось продовольствие.
-- Ты дождешься когда-нибудь, -- пригрозил ему Счастливчик. -- У нас уже был один такой, так с него быстро гонор сбили...
-- Это как понимать?
-- Кинули его за борт, вот как...
-- Утопился? -- поинтересовался Бульбутенко.
-- Подобрало одно судно. Больше он уже на зверюгах не работает... Не слышал про такого?
-- Нет, -- ответил Бульбутенко, -- не имею музыкального слуха.
-- Чего ты нас голодом моришь? -- не отставал Счастливчик.
-- А если в ЧП попадем? Что тогда жрать будешь?
-- Я так похудел, что сам себя не чувствую, -- пожаловался Счастливчик.
-- И правильно, -- поддержал его Бульбутенко. -- А на голодный желудок стреляется лучше -- глаз чистый, понял?
-- Дождешься ты...
-- Лучше б за ботом глядел: насос совсем воду не качает, -- упрекнул его старшина.
Они так ни до чего и не договорились. Счастливчик принялся разбирать насос -- он знал свое дело, на ботах не было моториста лучше его, а я взял у Бульбутенко термос и кусок хлеба.
Потом мы запустили двигатель и поехали дальше.
2
Тюлень вынырнул шагах в сорока от лодки и поплыл, толкая носом воду. Я сбавил обороты, и тут Счастливчик саданул в него из винтовки -- сразу видно было, что попал: тюлень уронил голову, спина у него изогнулась горбом...
Я дал полный газ, а Счастливчик отложил винтовку и стал на носу с абгалтером -- острым стальным прутом с ручкой, загнутой в виде кольца. Но тут тюлень стал тонуть, и мы не успели подобрать его. Он тонул под нами -весь голубой в воде, похожий на диковинную огромную рыбину, а кровь из него шла, словно дым из подбитого самолета, и вокруг шлюпки ширилась красная полынья и дымилась на солнце.
Если ты тюленя подбил на выдохе, когда у него легкие пустые, то он обязательно потонет -- хоть что хочешь делай с ним, а мы их сегодня -странное дело! -- били всех на выдохе, и они тонули у нас один за другим. Не везло нам сегодня, это точно.
Счастливчик швырнул абгалтер и закурил, а Бульбутенко почему-то стал у борта, держа наготове гарпун. Я начал выводить бот на курс, как внезапно второй тюлень вынырнул рядом с бортом. Бульбутенко кинул в него гарпун. Тюлень задергался, и Бульбутенко, перегнувшись через борт, поймал гарпун и воткнул его в тюленя до половины. Гарпун, наверное, до сердца достал, потому что тюлень сразу затих, глаза у него засветились и стали зелеными. Мы взяли его на буксир, а потом выволокли на льдину.
Зверь занимал почти всю льдину. Это был морской заяц килограммов на сто пятьдесят весом, отлинявший, с белыми жесткими усами и гладким, лоснящимся мехом. Бульбутенко взял его за ласты и перевернул на спину. Он вытащил из деревянного чехла широкий зверобойный нож, отточенный до голубизны, и легко развалил тюленя от нижней губы до хвоста. Тюлень зашевелился, кровь хлынула из него на лед, а я воткнул ему нож между ребер, потом сунул туда руку и вырвал сердце. Оно билось в моей руке, и я бросил его в ведро со льдом. Бульбутенко уже снял шкуру с черными полосками оставшегося мяса, а я поволок раушку -- то есть ободранную, скользкую, дымящуюся тушу -- и столкнул ее в воду. Раушка плавала возле льдины, глаза у нее светились, и чайки набросились на нее...
Потом я долго мыл руки в морской воде и все смотрел, нет ли на них какой царапины, потому что я боялся чинги -- случается такая болезнь суставов, когда трупный яд зверя попадает тебе в кровь. Боль, говорят, дикая, а пальцы после чинги немеют и не двигаются, и на них образуются уродливые наросты. А еще я знал, что чинга пока неизлечима. У многих зверобоев пальцы были повреждены, особенно у молодых. У Счастливчика два пальца не двигались -- по одному на каждой руке, у Бульбутенко же все пальцы были как пальцы, потому что Бульбутенко был настоящий зверобой, а Счастливчик только воображал себя таким.
-- Когда я работал на китобойце, так мы раз сейвала загарпунили, -снова заговорил Счастливчик, который все это время сидел на льдине, наблюдая за нашей работой. -- Самку. Кормящая была -- когда волокли на лине, у нее молоко выливалось из грудей... Так самец рядом с ней шел, спина к спине, а потом вынырнул перед носом судна, загородил дорогу: мол, стреляй заодно и меня... А я не могу стрелять, просто не могу, и все. Тут Колька Типсин подбежал, ученик: развернул пушку да как выстрелит в него гранатой ТТ-7! Это новой системы граната, их теперь дают вместо остроконечных...
-- А если б вначале самца подбили, -- сказал Бульбутенко, -- самку б только и видели. Инстинкт у нее -- сохранение рода, поэтому убегает... Вот эту случайно сейчас...
-- Они, бабы, все такие, -- согласился Счастливчик. Он пнул шкуру ногой. -- Вот будет шуба для какой-нибудь заграничной сэрши...
-- А нам денежки, верно, старпом? -- засмеялся я.
-- Какие там денежки, -- поморщился Бульбутенко. -- Нам еще до плана тянуться... что до него... -- Бульбутенко показал ножом на солнце.
Бульбутенко вытер нож о мех и сунул его в чехол, а я сполоснул шкуру в воде -- она была очень тяжелая -- и бросил ее в бот, а потом расстелил шкуру на дне трюма, салом кверху, и снова помыл руки. Бульбутенко обтер руки сухой ветошью. Он никогда но мыл их на промысле, даже когда брался за еду.
-- Ты, Счастливчик, брось это! -- вдруг сказал он.
-- Что бросить? -- не понял Счастливчик.
-- Валять ваньку, -- разъяснил Бульбутенко. -- Ты что думал: выстрелил, и на этом дело с концом, так? А зверя за тебя будет теща разделывать?
-- Тут тебе одному делать было нечего, -- возразил Счастливчик.
-- Я не про это говорю. Я тебе вообще говорю, понял?
-- А если меня тошнит от этого...
-- Так на зверобоях не делается. Вот новичок работает, старается, учился б у него...
-- Я их, знаешь, где видел, твои зверобои? -- закипятился Счастливчик. -- Я хоть завтра уйду отсюда!
-- Куда ты завтра уйдешь? -- усмехнулся Бульбутенко. -- Ты б лучше спасибо сказал, что на бот взял. Я твою биографию знаю, только я тебя взял и все, так что не валяй ваньку, понял? -- Бульбутенко вырвал изо льда якорь и пошел к боту, а Счастливчик стоял на льдине с винтовкой в руке, чаек над ним кружило видимо-невидимо, только ему было не до них.
Посмотреть на Счастливчика, так вроде его сейчас чем-то кровно обидели -- такой у него был потерянный вид. А ведь старшина ему чистую правду выложил. За эти три с половиной месяца, которые мы вместе работали, Счастливчик у меня в печенках сидел. Я его поведение никак не мог объяснить: или у него характер такой дурной, или он вообще малость стукнутый. Удивительно было другое -- то, что Бульбутенко возится с ним. Ведь попасть на бот удавалось не каждому, только крикни на судне -- от желающих не отобьешься. И было отчего: одно дело, когда ты вкалываешь у вонючей мездрильной машины, где каждый над тобой начальник, и совсем другое, когда целый день в море, на свежем воздухе... Бульбутенко, можно сказать, впервые выговаривал Счастливчику, и я был доволен, что он, наконец, добрался до него. Уж Бульбутенко он не посмеет ослушаться: как ни верти, наш старшина на судне -- старпом, второй человек после капитана.
