Далее я хотела бы рассказать о том, как устроена эта книга. Главным образом, «Дорогие дети. Рост «цены» материнства в начале XXI века» была задумана как продолжение разговора, начатого в моей первой монографии «Не замужем: секс, любовь и семья за пределами брака»[28]. В предыдущей работе я предприняла попытку обратиться к влиянию постсоветских социально-политических процессов на индивидуальные судьбы моих ровесниц. Своей первой книгой я намеревалась открыть дискуссию о новом социальном явлении – росте числа людей, не состоящих в браке. В фокусе моего внимания оказались мои современницы – образованные женщины, проживающие в крупных постсоветских городах. Меня интересовало, как новые возможности индивидуального развития и самовыражения создают условия для возникновения новых способов организации повседневности и как эти новые сценарии жизни соотносятся с публичной риторикой в этой области.
В «Не замужем» меня интересовало, как мои героини, живущие без романтического партнера, строят свои частные жизни. Я хотела показать, что любовь, привязанность и забота не являются монополией сексуальной пары. Работая над первой книгой, я обнаружила, что тема материнства занимала центральное, наряду с карьерными устремлениями, место в нарративах моих собеседниц. Женщины, воспитывающие детей, охотно рассказывали о своем опыте, бездетные информантки, как правило, связывали свое будущее с появлением детей.
Учитывая собственный интерес к институту, идеологии и практикам материнства, я решила посвятить изучению этих явлений отдельное произведение. Обобщая, можно сказать, что центральным фокусом данной работы являются превращения образа матери в культуре на фоне драматических социальных перемен. Более узко исследование репрезентаций материнской идеологии в медиа стало для меня точкой входа в разговор о том, как постсоветские трансформации, встроенные в глобальные процессы индивидуализации, определяют жизненные траектории некоторых моих сверстниц.
Информацию для моего исследования я собирала в трех типах источников. Материнскую идеологию я воссоздаю, обращаясь к наиболее популярным советским и постсоветским фильмам, отражающим общественные ожидания от матери, характерные для того или иного периода. Я также анализирую некоторые книги, посвященные теме «материнской любви», релевантные публикации в медиа, а также интернет-дискуссии на русском языке. В качестве критической оптики для препарирования публичных высказываний о материнстве я ссылаюсь на академические работы ведущих западных и постсоветских теоретиков в области материнских исследований. Эмпирический материал собран в интервью с моими собеседницами, кроме того, я использую автоэтнографические фрагменты.
В «Дорогих детях» я привожу фрагменты из некоторых интервью, состоявшихся во время работы над «Не замужем», другая часть разговоров была специально инициирована для данного исследования. В общей сложности я опросила 30 женщин без детей и 30 матерей в возрасте от 29 до 44 лет. В основном, мои информантки – образованные, карьерно ориентированные горожанки. Это не значит, что меня не интересует опыт моих современниц, проживающих в сельской местности. Моя выборка объясняется определенными ограничениями моего проекта. Фактически я опрашивала тех, с кем регулярно общаюсь, без необходимости специально выезжать в другие места.
Кроме того, я должна отметить, что ни одна из моих информанток не определяла себя убежденной чайлд-фри. Ввиду того, что я не ставила своей целью исследовать добровольную бездетность, опыт женщин, не включающих материнство в свои жизненные планы, не попал в мой объектив.
Географически мое исследование, главным образом, касается опыта современниц, проживающих в крупных городах России и Беларуси[29], которые я не называю в целях сохранения анонимности моих собеседниц. При этом я ссылаюсь на работы российских, белорусских, украинских, американских, британских и израильских исследовательниц. Сбор интервью в двух странах объясняется тем, что во время работы над проектом я жила в Беларуси, но часто бывала в России и, разговаривая с современницами на интересующие меня темы, пришла к выводу, что текущая идеология материнства в этих странах вполне сопоставима. Я бы даже рискнула предположить, что идеология «интенсивного материнствования» – глобальный феномен, имеющий общие положения в разных социальных контекстах.
Возвращаясь к участницам моего исследования, я бы хотела подчеркнуть, что, деля советское прошлое, мои белорусские и российские сверстницы проживают похожий, но не полностью одинаковый опыт в настоящем. Политический курс в обеих странах западными исследователями определяется как «соревновательный авторитаризм»[30]. Однако социально-экономическая система в Беларуси остается менее реформированной по сравнению с российской. Существует популярное представление о современной Беларуси как о «последнем островке советского социализма». Тем не менее, по мнению некоторых ученых, текущая белорусская социально-экономическая формация в большей степени является «сдерживаемым капитализмом», нежели социализмом[31].
Особое значение в формировании общности опыта в двух странах имеют широко потребляемые в Беларуси продукты российской популярной культуры. Вместе с фильмами, телепрограммами, печатными и электронными СМИ из соседней страны в Беларусь проникает противоречивая смесь неолиберальных дискурсов, связанных с индивидуализацией, и риторики консервативной мобилизации, инициированной текущей властью в России. При этом, имея границы с Европейским союзом, Беларусь идеологически балансирует между «пророссийскими» и «прозападными» тенденциями, более склоняясь все же к восточному соседству.
Хочу также отметить, что я приступила к работе над этой книгой до событий в Украине, начавшихся в 2013 году, когда в политической риторике еще широко употреблялся термин «постсоветское пространство», подразумевающий некую социально-историческую общность «трех братских народов». В нынешнем контексте, вероятно, было бы не менее интересно говорить об уникальности опыта независимости в этих странах. Однако в рамках моего исследования мне казалось важным сконцентрироваться на более широком и общем процессе перехода из социализма в капитализм, протекающем на фоне глобализации в контексте универсальной идеологии материнства.
В главе 1 я подробно рассматриваю дисциплинирующую мифологему «хорошей матери», которая, служа стандартом безустанной и непрерывной заботы, формирует нереалистичные ожидания от современных матерей. Опираясь на труды классиков материнских исследований, я рассматриваю материнство с разных ракурсов: как репрессивный социальный институт, делегирующий женщинам ответственность за благополучие всего общества, женскую идентичность и индивидуальный семейный опыт.
Обращаясь к популярным произведениям культуры, интервью с моими собеседницами и публикациям в медиа, я предпринимаю попытку демистифицировать идею «естественного материнского блаженства», натурализирующую труд матерей как «биологическую потребность заботиться о других», в результате чего эта работа исключается из традиционной экономики. Кроме того, мое внимание здесь направлено на утверждение нового стиля материнской заботы, в «нашей части света» именуемого «естественным родительством». В этой главе я пытаюсь выяснить, какие общественные процессы формируют запрос на стандарт неотлучной и интенсивной материнской заботы и как новая культура материнствования направляет женские судьбы.
В главе 2 я делаю обзор научных трудов в области истории детства. Если в первом разделе я задаюсь вопросом: что составляет понятие материнства, то фокусом данной главы является феномен детства в западных обществах. Здесь меня будет интересовать, в результате каких общественных процессов формируются границы «зрелости» и как оформляются отношения власти между взрослыми и детьми в исторической перспективе. Своей задачей я ставила обратить внимание на тектонический поворот в сторону детоцентризма, произошедший в начале прошлого века, в результате которого «цена» заботы о детях неуклонно возрастает, делая воспроизводство «дорогостоящим проектом».
