Часть офицеров Черноморского флота активно втягивалась в политическую жизнь на платформе "демократии", не ощущая, видимо, глубокого расхождения с Колчаком в этом вопросе. В это время к прежней славе Колчака как "героя Рижского залива" прибавилось представление о нем как о "первом адмирале, примкнувшем к народному правительству" ("Утро России", 13 апреля 1917).

No 7

9 апреля

Что я могу сказать. Я повторяюсь, я неоднократно говорил этими словами, но ничего другого и не выдумаешь. И может быть, никогда я не сознавал бесконечную ценность всего того, что связано с Вами, Анна Васильевна, как теперь, когда другая ценность, определяемая военной службой и делом, близка к полному уничтожению.

д. 1, л. 31

[Не ранее 21 апреля]

[Датируется по времени отъезда Колчака из Петрограда (21 апреля)]

Вечный мир есть сон, и даже не прекрасный, но зато на войне можно видеть прекрасные сны, оставляющие при пробуждении сожаление, что они более не продолжатся.

Мой последний приезд в Петроград1 был пробуждением от одного прекрасного сна.

д. 1, л. 32

____________

1 Об этом приезде, о крахе военных надежд Колчака и его планов см. письма No 8 и 19 и примечания к ним. О надломе в личных отношений с А.В. Тимиревой - в письмах, начиная с No 8 и кончая No 20.

No 8-12

Л[инейный] к[орабль] 4 мая 1917 г.

"Свободная Россия"1

На ходу в море

Г[лубокоуважаемая] А[нна] В[асильевна]

В конце прошлой недели я получил письмо Ваше от [Дата в тексте не проставлена. Судя по одному из вариантов письма, речь идет о письме от 24 апреля (см. No 9)] апреля. Я виноват в несколько замедленном ответе, но извинением для меня является [Далее зачеркнуто: мое болезненное состояние, от которого я не мог освободиться [с] выходом в море] моя болезнь. Теперь я в море и после 2-х недель невольного молчания попробую ответить Вам. Мне трудно писать, насколько трудно это бывает, когда нет мыслей, нет темы и приходится придумывать слова, чтобы составить какую-нибудь фразу.

Говорить о войне и политике - я не хочу, да я и высказал недавно свое мнение по этому вопросу в печати2. Не знаю, прочтете ли Вы его или нет, но Вы ничего не выиграете и не потеряете в том и другом случае [Далее зачеркнуто полторы страницы следующего текста: Писать о себе было бы, пожалуй, несколько самоуверенно, да и по существу эта тема является для меня просто случайной. Приехал я в Севастополь прекрасно, с полным комфортом и даже без опоздания. Обстановка мало изменилась за мое отсутствие, и "все обстояло благополучно". Дальше обычная работа командующего флотом и во время войны и революции в разлагающемся морально и материально государстве. Из Петрограда я вывез две сомнительные ценности: твердое убеждение в неизбежности государственной катастрофы со слабой верой в какое-то чудо, которое могло бы ее предотвратить, и нравственную пустоту. Я, кажется, никогда так не уставал, как за свое пребывание в Петрограде. Так как я имел в распоряжении 2 1/2 суток почти обязательного безделья в вагоне, то использовал это время наиболее целесообразно: придя в состояние, близкое к отчаянию (эту роскошь командующий не часто сам себе позволит), я просидел безвыходно в своем салоне положенное время, сделав слабую попытку в чтении Еллинека4 пополнить пробел в своих знаниях по части некоторых государственных вопросов. Зато я мог себе позволить роскошь отдаться личным воспоминаниям и оценкам "обстановок" и "положений". Я имел возможность без помех прийти в состояние, близкое к отчаянию]. Писать о себе, о своих личных делах было бы несколько самоуверенно, да и крайне скучно. Но все-таки попробую, с Вашего любезного позволения. Из Петрограда я уехал с твердой уверенностью в неизбежности государственной катастрофы и признанием несостоятельности военно-политической задачи, определившей весь смысл и содержание моей работы3. Одного этого достаточно [Зачеркнуто: чтобы прийти в состояние, близкое к отчаянию], но если прибавить к этому совершенно отрицательное положение тех немногих личных вопросов, выходивших за пределы моей служебной деятельности командующего флотом, то предоставляю судить, в каком состоянии я уехал из Петрограда, имея 2 1/2 суток почти обязательного безделья в своем вагоне-салоне.

Объективная оценка моего петроградского пребывания не дает, по существу, чего-либо нового или неожиданного для меня, но все же, как говорят в фельетонах, "действительность превзошла ожидания". Если бы я мог впасть в отчаяние, плакать или жаловаться, то я имел бы для этого все основания - но эти положения просто мне не свойственны. Я действовал и работал под влиянием некоторых положений, которые теперь отпали, и т[ак] к[ак] я находил в них помощь и поддержку, то я прежде всего почувствовал, что я устал, устал физически и морально. Усталость - это болезнь, и я до сих пор не могу от нее отделаться. Конечно, я могу ее преодолеть и не считаться с нею, но избавиться от нее пока не могу. Нехорошо [Зачеркнуто: Совсем нехорошо]. Время и обстановка все поправят, но сейчас изменения этих элементов слишком еще малы для этого.

Не знаю почему, но когда я в первый раз вышел в море на "Свободной России" и сошел в свою походную каюту, то я почувствовал, что все изменилось, и я не мог остаться в ней и до рассвета ходил по мостикам и палубе корабля [Далее перечеркнуто: Я хотел стать в свое нормальное положение, но современный корабль так велик, что быстро оказаться на мостике, находясь в другом конце корабля, нельзя - и волей-неволей надо быть там, где я теперь нахожусь].

Я снова в море, и уже вторые сутки, и, как прежде, сел писать Вам, но то, что я написал, мне кажется ненужным и неверным, но я ничего другого придумать не могу. Да, в общем, это все равно. Я устал, и мне трудно писать, у меня нет ни мыслей, которые я бы хотел сообщить Вам, ни способности сказать Вам что-либо. Спать я не могу, не хочется читать немецкий вздор о том, что территориальное верховенство - не dominium [Обладание (лат.)], а imperium [Господство (лат.)], что так же для меня безразлично, как вопрос о том, делается ли в Севастополе глупость или идиотство; пойду лучше походить по палубе и постараюсь ни о чем не думать. Простите за это письмо, если пожелаете.

д. 2, лл. 1-6

_________

1 29 апреля 1917 г. линейный корабль "Императрица Екатерина Великая" был переименован в "Свободную Россию".

2 23 апреля Колчак вернулся в Севастополь из Петрограда с тяжелым чувством после заседания Временного правительства (см. след. примеч.). Он сделал два доклада, а лучше сказать - произнес две речи, одну - в Морском собрании для офицеров, другую (25 апреля) - в помещении цирка, где были собраны представители флота, армейских и рабочих частей. Второе его выступление было сделано на тему "Положение нашей вооруженной силы и взаимоотношения с союзниками". Непосредственным результатом второй речи было формирование Черноморской делегации (см. примеч. 8 к письму No 17). Сжатые, яркие, заставившие некоторых слушателей рыдать речи Колчака были затребованы Московской городской думой для напечатания и были изданы ею в нескольких миллионах экземпляров. И до, и после этого Колчак давал также короткие интервью представителям печати (см., напр., беседу с ним в "Русских ведомостях" от 16 апреля 1917).

3 Позже Колчак вспоминал в автобиографии, что по вызову Гучкова он побывал в Петрограде "в те памятные дни, когда первое временное Российское правительство фактически потеряло свою власть, перешедшую в руки интернационального сброда Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов с Лениным и Троцким и прочими тайными и явными агентами и деятелями большого германского генерального штаба. В эти несчастные дни гибели русской государственности на политической арене появились две крупные фигуры - своего рода символы: один - государственной гибели, а другой попытки спасти государство: я говорю о Керенском и о генерале Корнилове" (ГА РФ, ф. Р-341, оп. 1, д. 52. Личная папка Верховного правителя адм. Колчака, л. 5 об.).