При подъеме на пятый этаж к Гедикянам - домушко был типичной хрущобой, какой уж там лифт! - тетя Аня попросила меня упереться ей в спину пальцем, припомнив при этом, как она, не умея плавать, плавала-таки в Оке. Дело было в Поленове под Тарусой во время одной из ее высылок, когда она прибилась к поленовскому дому. Летом к ней приезжали Одя с Всеволодом Константиновичем у нас хранятся прекрасные фотографии тех времен вольной приокской жизни. Из тростника сооружалась циновка, тетя Аня ложилась на нее и с ее помощью прекрасно держалась на воде, даже если из циновки выдергивались один за другим стебли тростника, до тех пор пока оставался хотя бы один стебелек. Так и теперь - достаточно было ощущения, что помощь присутствует, и подниматься становилось легче.
Очень ценила Анна Васильевна появившегося у нас вместе с Севрюгиным поэта Сашу Величанского. Самодельно изданная книжечка Сашиных стихов была ею внимательно прочитана, а некоторые стихотворения иногда цитировались. Некоторые бывавшие у нас молодые мамы, демонстрировавшие чрезмерную легкость отношения к своим собственным детям, вызывали, например, цитирование стихотворения про пляж, где "...мальчик худосочный, строит он дворец песочный - у него делым-дела, а мама плавать уплыла!". Сборники Сашиных стихов выходили тогда в режиме самиздата микротиражами и распространялись среди ближайших его друзей за символическую цену, что Саша использовал как повод, чтобы отказаться ставить автографы на продаваемых книжках. На одной, хранящейся у меня, он так и написал: "Стыдно подписывать продажную книжку!" Все такие книжечки Анна Васильевна читала со вниманием и высоко ценила Сашин поэтический дар.
Раз уж вспоминаются мои друзья и отношения, связывавшие их с Анной Васильевной, как не сказать о моем друге Андрее Лифшице и о его родителях художниках Елизавете Аксельрод и Ефиме Лифшице. Родители Андрея были удивительно разными: его отец, Ефим Лифшиц, целиком ушедший в себя и в свое потаенное, но, как выяснилось позже, прекрасное художническое творчество, он из-за этой своей погруженности в творчество начисто отсутствовал в реальной жизни и потому был постоянным источником анекдотичнейших происшествий, - и мать, Лиля Аксельрод, - яркая, красивая, радостная и переполненная совершенно реальной энергией жизнелюбка, всегда готовая на авантюру, далекое путешествие и т.д. Ефим зарабатывал деньги ретушью, главным же содержанием его жизни была живопись - он составлял композиции для натюрмортов, писал пейзажи и портреты, и все это скапливалось в небольшом чуланчике. Уже после смерти Ефима его работы были просмотрены все вместе, и стало ясно, насколько великолепен он как художник. Лиля была театральным художником по костюмам и специализировалась на разработке костюмов различных, чаще всего фольклорных ансамблей. Ее работы нравились, и она была достаточно популярна как костюм-дизайнер. Хорошо иллюстрированная статья о ней и ее работах появилась однажды в таком престижном издании, каким был тогда (в 70-е годы) журнал "Советский Союз". Оба они скончались: Лиля в 1981-м, а Ефим в 1983 г. Тетя Аня любила обоих - и Лилю, и Ефима, а к Андрею она еще и привыкла как к нашему постоянному уже и не гостю даже, а почти родственнику. Году в 66-м у меня выдались две свободные от работы недели и я испросил разрешения у одного из своих тогдашних товарищей на право пожить на его даче вместе с Анной Васильевной и Андреем. Было волшебное апрельское время, когда снега обращаются в воды, воды сходят и рождается новехонькая весна со всеми своими удивительными после зимней стужи стебельками, листочками, запахами, чириканьем, букашками и проч. Все это сильно действовало не только на достаточно молодые существа, какими были тогда мы с Андреем: Анна Васильевна тоже ошалела от обрушившейся на нас тишины, запахов и звуков очнувшейся природы настолько, что однажды решилась прокатиться со мной на смешной полуживой мотоциклетке, хранившейся зиму в сарае и разбуженной мною же для новой жизни. Мотоциклетка протрещала с нами, ее оседлавшими, несколько метров, и оба мы с тетей Аней тотчас поняли, что лучше не надо: окрестная жизнь и так предоставляла достаточно возможностей для наслаждения - просто смотреть вокруг уже было праздником, так что мотоциклетка оказалась явно избыточной. Например, выйдя однажды за забор, ограждавший участок, мы увидали внушительное стадо лосей, пасшихся на расстоянии десятка метров от нас. Вожак застыл и смотрел на нас очень серьезно, на мгновение мы тоже замерли, а затем без лишнего шума ретировались.
Дача была роскошна: двухэтажный, легко отапливаемый - морозов уже не было, да и печки были хороши, - просторный дом, а расселились мы в нем вот как: тетя Аня - на втором этаже в большой комнате, из окна которой был виден вход на участок и лес за забором, мы же с Андреем - внизу, причем у каждого было по своей комнате, что по тем временам выглядело совершенно невероятно, и мы ощущали себя рокфеллерами. Все было настолько прекрасно, а жизнь так полна, что долго это продолжаться просто не могло! И действительно - через несколько дней к нам приехала Мила (моя вторая жена) и сообщила, что скончалась Олина мать, Наталья Николаевна.
Время от времени появлялись гости особого сорта - это были писатели-старатели, искавшие, чем бы подкормить свое творчество. Прибывали они главным образом из сибирских городов, где местный Союз писателей поощрял, по-видимому, занятия отечественной историей на местных материалах, тем более что в те времена доступ к этим материалам (все ведь было рассовано по спецхранам) становился возможным только при условии, что авторский интерес и задачи был санкционированы властями предержащими, а направленность работы определена. Из череды такого рода визитеров уверенно могу назвать имена Алдан-Семенова, Егорова и Чмыхало. Каждый из них был совершенно уверен в том, что именно он и изобразит истинную картину колчаковского этапа Белого движения в России и впишет в нее неискаженный образ самого Колчака. Долго ждать результатов их творческой активности не приходилось - высокий творческий потенциал исследователей обеспечивал удовлетворительную скорость возникновения новых трудов. Истомившийся читатель мог в очередной раз узнать массу нового, а именно: белое офицерье состояло преимущественно из алкоголиков, трусоватых интеллигентиков и других закомплексованных и неполноценных субъектов, сам Верховный имел склонность к наркотикам, был истеричен, нерешителен и становился вследствие этого игрушкой в руках "черных" сил, собственный же его цвет был сереньким и т.д. То обстоятельство, что авторы беседовали с Анной Васильевной, отражалось в некоторой романтизированной приподнятости ее образа, который, правда, обычно оказывался достаточно беглым, в значительной степени условным и, в сущности, выполнял украшательно-виньеточные функции. Большинство писателей аккуратно именовало Анну Васильевну княжной; откуда они брали это - убейте меня, не знаю! А ведь, разговаривая с ней, могли бы хоть это-то выяснить, но нет! их интересовали главным образом бытовые детали, некоторые правдоподобные побрякушки, с помощью которых они полагали живописать образ лютого врага Советской власти: всякие там словечки-привычки, вроде того, как, когда и куда он закладывал руку, пил ли водку, мрачнел ли от нее и т.п.
Ну, а большевики, естественно, были простыми людьми с благородными характерами, а если и попадались среди них подозрительно образованные люди, то уж они-то прямо-таки жертвовали собой во имя счастья народа и т.д. Увольте, больше даже в шутку не могу толковать об этих продуктах советской литературы.
Среди визитеров от писательского цеха не было, кажется, знаменитого Пикуля, хотя в его сочинениях имеется и Колчак, и первый муж Анны Васильевны, Сергей Николаевич Тимирев, причем оба описаны достаточно сдержанно и, я бы сказал, нейтрально. Тем не менее, пожалуй, я воздержусь от высказываний по поводу сочинений этого господина - во-первых, чтобы не раздражать его многочисленных почитателей (как будто они прочтут когда-нибудь эти слова - что за самомнение!), а во-вторых, жанр моего повествования задуман как мемуары, так что ограничусь простым утверждением, что Пикуля я у нас не помню - и все!
