Тюля добывала деньги более зависевшим от нее самой способом - она стала делать поразительно красивые бусы. Каждая бусинка вылепливалась из специально приготовленной массы, основу которой составлял мякиш рижского хлеба с добавками олифы, клея БФ и, возможно, еще чего-то. Скоро в это производство были вовлечены все: я покупал хлеб, тетя Аня, ведавшая технологией, делала сырье для приготовления массы, я прокручивал все это через мясорубку, добиваясь полной однородности, а полученный продукт заворачивался в полиэтиленовую пленку и вручался мастеру, т.е. Тюле. Вылепленные бусинки бывали разными по форме: плоские с узорчатыми краями, бочкообразные с горлышками и перевязочками и т.д. - все они делались с помощью случайного набора инструментов, среди которых были какие-то крючочки, ланцетики, портновские зубчатые колесики на деревянных ручках и т.п. Готовые бусинки нанизывались на спицы и клались на просушку, длившуюся довольно долго. По окончании сушки начинался самый главный процесс раскрашивание бусин. Поскольку бусы делались по заказу, реже - просто так, на кого придется, их цвет и форма долго вынашивались мастером, чтобы они наилучшим образом соответствовали стилю заказчицы. Вечерами Тюля выносила на всеобщее обозрение результаты своей дневной работы и домашний худсовет высказывал свои оценки, которые не всегда бывали положительными, что в свою очередь не обязательно "находило понимание со стороны автора". Однако гораздо чаще оценки помещались в диапазоне от "очень хорошо" до "превосходно", благосклонно принимались Тюлей, и назавтра происходила сборка изделия. Бусы нанизывались на капроновую нитку вперемежку с бисером, цвет и размеры которого тоже тщательно подбирались, а окончания нитки закреплялись в специальных замочках. В итоге появлялись изделия, среди которых многие были замечательно красивы: одни - фарфорово-белые с маленькими синими цветочками, другие - роскошные многоярусные, какие-нибудь розовые или малиновые, где узорчатыми были не только сами бусинки, даже их последовательности составляли некоторый узор. Цена одной нитки таких бус колебалась от 15 до 25 рублей, но тщательность выделки не позволяла существенно увеличить их производство, так что за месяц делалось не более двух-трех ниток. Вечерами, когда около круглого стола собиралось население нашей квартиры, все бывали заняты, кто чем: тетя Аня с серьезным видом раскладывала пасьянсы, Оля ей в этом ассистировала, я, например, пил чай и только одна Тюля занималась общественно полезным трудом - осуществляла ювелирную сборку очередной нитки бус. "Тяжек был труд бусельника в 60-е годы ХХ века: и вечерами при свете тусклой лампочки Ильича, а бывало, и глубокой ночью виднелся его силуэт, склоненный над очередным шедевром, который лишь немногие современники сумеют оценить по достоинству" - так шутливо и вместе с тем серьезно говорил я Тюле, а она вторила: "Ох тяжек!" Шутки шутками, а и действительно случалось, что над бусами Тюля засиживалась чуть не до утра не заработка ради, конечно, а просто из любви к искусству.
Какие-то деньги приносил и я, но что это были за деньги - так, ерунда. Да и откуда им было взяться у инженера во-первых, инженера-связиста во-вторых, к тому же демонстративно спасовавшего на поприще карьеры: бессмысленно было в те времена соваться куда бы то ни было, когда одна из теток жила в Штатах, другая была Анной Васильевной, в друзьях были бывшие, внутренние и будущие эмигранты, и вообще... Таким образом, наш быт всегда был окрашен более или менее заметным недостатком средств, но эта окраска отнюдь не определяла генеральную интонацию жизни - над этим, наоборот, чаще подшучивали.
Домашний быт включал в себя также элементы борьбы с некоторыми дефектами квартиры, вытекавшими из ее местоположения и первоначально запланированных функций, а именно: первый этаж старого, давно не ремонтированного дома, причудливая и не всегда удобная планировка, кустарно установленная ванна, дощатый пол, настланный поверх кафельного, который был рассчитан на размещение здесь магазина, конторы, ателье - чего угодно, но не жилья, фанерные стены, делившие неудобно просторное помещение на комнаты, и т.д. Не забудем также, что прямо под нашей квартирой, т.е. в подвальной части дома, в первые годы его существования располагалась котельная, питавшая нагретой водой систему отопления всех квартир; позже, когда дом был подключен к городской отопительной сети, в подвале оказались хитросплетения труб, приборы и вентили бойлерной. В результате такого соседства пол в нашей квартире всегда был подогрет. Особенно это неприятно летом: входишь в квартиру после уличного зноя и рассчитываешь на домашнюю прохладу, а там влажная духота.
Ясно, что все перечисленное составляло прекрасную питательную среду для мышей, тараканов и всякой другой живности. Во время одной из фрагментарных и потому безнадежных уборок я в отчаянии воскликнул: "Что мыши и тараканы! Звероящеры и птеродактили - вот какие твари должны выползать из углов этой квартиры!"
Дом наш не миновала судьба булгаковского дома No 13 или доходного дома из "Собачьего сердца". Пожара, к счастью, у нас не случилось, но разрушение дома шло неумолимо. Оно набирало силу в копошении густонаселенных коммуналок с их стирками, готовками, грязью и скандалами, а позже - это продолжается и по сей день - частой сменой случайных, чаще всего одиноких жильцов, основную массу которых составляют либо несомые ветром судьбы старики и старухи, ищущие приюта лимитчики или молодожены, попавшие сюда по цепи квартирных обменов. Почти все жильцы дома - временщики, ждущие какого-то другого, как они надеются, постоянного жилья; это же, приютившее их сегодня, они и домом-то своим не считают, а потому в нем не грешно и отломать, и плюнуть, и выбросить в окно или спустить в унитаз что угодно и т.д. Не буду вдаваться в анализ этого печального явления - корни его глубоки и разветвлены.
Одним из наиболее неприятных следствий постепенного разрушения систем жизнеобеспечения дома стали закупорки канализации, впервые проявившиеся году в 65-м, а позже все учащавшиеся, пока они не стали постоянным кошмаром для нас, живших у самого устья реки домовых помойных и фекальных вод. Смешно сказать, но вначале разливы этой реки происходили преимущественно по красным дням: 7 ноября, 1 Мая и т.п. Начиналось все с ильфовского "ночного бормотания унитаза", редкие вначале фразы которого учащались и становились акустическим предупредительным сигналом. Затем к глубоким тектоническим всхлипам канализационных бездн добавлялись гейзерные выбросы воды из унитаза. Такое состояние могло длиться убаюкивающе долго, ощущение опасности слабело, и мы начинали посмеиваться. Тетя Аня, например, повесила однажды такое обращение к посетителям сортира:
Друзья, поднимайте сиденье:
Ему грозит наводненье!
Гораздо хуже
Садиться в лужу!
Рано или поздно приходил какой-нибудь красный праздник, граждане Страны Советов, в том числе и жильцы нашего дома, особенно обильно пили, ели, а также и гадили. В унитаз, по-видимому, летело все подряд, в трубах где-то образовывались тромбы, и в один прекрасный момент, войдя в кухню, мы обнаруживали тянувшуюся от дверей уборной струйку воды. Я надевал на себя что погрязнее и приступал к вычерпыванию ведрами новых поступлений из унитаза. Особенно хорош я бывал, когда совершенно взмыленный и злой выплескивал ведра с дерьмом под ноги счастливых после- или преддемонстрационных прохожих с большими бумажными цветами и воздушными шарами (вспоминается картина кого-то из Герасимовых под названием "Они видели Сталина": сияющие от счастья мальчики идут по мосту и как будто бы слышишь, как они тараторят "а ты, а я, а он..."). Ситуация казалась мне наполненной неким символическим смыслом, и сам я при этом ощущал себя не носителем ведер с дерьмом, а выразителем протеста.
Водились, как я уже говорил, в доме и мыши, а оборону от тараканов приходилось держать неусыпно, иначе их полчища достигали какого-то немыслимого, прямо-таки мифического размаха. Иногда набегала клоповья орда, и это, пожалуй, было самое мерзкое. И тем не менее все бытовые сложности переносились сравнительно легко - все это случалось не где-нибудь, а дома, среди своих, без привычной перспективы в любой совершенно неожиданный момент лишиться домашнего тепла, как это неоднократно уже бывало с Анной Васильевной.
